Олег Лекманов - Осип Мандельштам: Жизнь поэта

Однако на следующий день, 24 октября, близкая в то время к РАППу «Литературная газета» поместила статью самого Ермилова «За писателя – бойца». Никак прямо не реагируя на сокрушительную критику со страниц «Правды», Ермилов попытался косвенно дезавуировать едва ли не все обвинения, брошенные ему кружком «Натиск». Например, он недвусмысленно резко высказался о Гумилеве, в тайной снисходительности к которому этого правоверного рапповца уличали рабочие критики.

«Буржуазные поэты молились слову, – писал Ермилов, – они стремились окутать слово в глазах трудящейся массы туманом мистической тайны, противопоставляя слово всему мелкому, „земному“:

(Гумилев)». [530] Ермилов В. За писателя – бойца // Литературная газета. 1930. 24 октября. С. 2.

Вероятно, именно на полемику кружка «Натиск» с Ермиловым, а также на свод правил поведения для рядовых рап—повцев, напечатанный в «Литературной газете», Мандельштам в октябре 1930 года откликнулся следующим иронически—иносказательным стихотворением:

Комментарий Н. Я. Мандельштам: «„Раппортички“ – два „п“ – от слова РАПП. Это… <���…> заинтересовало когда—то Фадеева». [531] Мандельштам Н. Я. Комментарий к стихам 1930–1937 гг. // Мандельштам О. Собрание произведений: Стихотворения. М., 1992. С. 397. По понятным причинам, манделынтамовское внимание должны были привлечь оба упоминания о Гумилеве, встречающиеся в процитированных отрывках. Строки, которые приводит Ермилов, в свое время были выбраны эпиграфом к эссе Мандельштама «О природе слова» (1922). Нужно заметить, что последующая история противостояния Ермилова и кружка «Натиск» полностью вписывается в картину, набросанную поэтом в стихотворении «На полицейской бумаге верже…». В номере «Правды» от 3 ноября 1930 года, на третьей странице, было опубликовано письмо Ермилова в редакцию газеты: «Я считаю необходимым указать, что за 5 лет моей работы в руководстве РАПП я совершил, главным образом на первых этапах моей работы, в 1926—27 гг., ошибки, которые совершенно правильно характеризуются в письме секретариата РАПП о развертывании творческой дискуссии, как ошибки правого характера. <���…> Признавая указанные ошибки, я, само собою разумеется, не собираюсь ограничиться лишь словесным признанием, а обязуюсь в дальнейшем вести непримиримую борьбу с этими и подобными ошибками». А на пятой странице номера «Правды» от 21 ноября 1930 года было напечатано «Письмо фракции секретариата РАПП по поводу статьи „Против правого уклона внутри РАПП“», берущее Ермилова под защиту от ретивых рапповцев и одновременно признающее, что им были допущены серьезные идеологические просчеты.

Мандельштамы переехали из Еревана в Тифлис в середине октября 1930 года. В ноябре они вернулись в Москву. В декабре – попытались закрепиться в Ленинграде. Тогда же было написано одно из самых известных Мандельштамовских стихотворений о Северной столице:

Несколько неожиданным претекстом этого стихотворения, по всей видимости, следует считать давние строки из петербургского цикла «Улица» (1905) Сергея Городецкого:

Стоит также отметить, что образ подающих голоса «мертвецов» из десятой строки Мандельштамовского стихотворения, по—видимому, уместно будет сопоставить со следующим фрагментом фельетона Бориса Пильняка «Слушайте поступь истории!», посвященного итогам процесса по делу о так называемой антисоветской «Промышленной партии», завершившегося 13 декабря 1930 года: «Процесс закончен. Мертвецы сказали свои последние слова, когда их слушали – именно мертвецы, а не смертники. И надо сказать – как слушали эти последние слова мертвецов те полторы тысячи людей, которые были в зале суда в этот час последних слов. Мертвецы, убитые не пулей, но приговором истории, – все же были живыми, у них двигались руки, на глазах у них были слезы, они говорили в смертной тоске. Каждый в зале, конечно, не мог не подумать о смерти. Лица слушавших были внимательны, только. Ощущения смерти не было в зале, – иль было ощущение освобождения от тысяч, от миллионов смертей, которые стояли за спинами этих мертвецов. Зал слушал так, как слушают лекции, где требуется не ощущать, но понимать. Мертвецы клали себя на все, которые возможны, лопатки пощады». [533] Пильняк Б. Слушайте поступь истории! // Правда. 1930. 14 декабря. С. 3. Не эту ли сильную пильняковскую метафору Мандельштам развернул против самого автора «Голого года», рассказывая в мае 1935 года С. Б. Рудакову о похоронах Андрея Белого: «…стоял в почетном карауле, а до этого – „стояли Пильняки – вертикальный труп над живым“»? [534] О. Э. Мандельштам в письмах С. Б. Рудакова к жене (1935–1936). С. 52.

Важно, что в финале своей статьи Пильняк характеризует обвиняемых по делу Промпартии как восемь интеллигентов «разночинского происхождения». [535] Пильняк Б. Слушайте поступь истории! С. 3. См. в этой статье отрывок, многое предсказывающий в Мандельштамовских «Стихах о неизвестном солдате» (1937): «Война: миллионы людей пойдут в окопы и в ужас, миллионы людей будут убиты, миллионы людей вернутся калеками и сумасшедшими, миллионы семейств, стариков, женщин и детей окажутся нищими. <���…> кровь, человеческое мясо, и смрад трупины, – пепел пожарищ, дым, удушливые газы, слезы, отчаянная физическая боль, моральный ужас и смерть, смерть!» (Там же). Нельзя ли предположить, что этот факт, хотя, конечно, не только он, откликнулся в следующих строках Мандельштамовского стихотворения «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…» (май – 4 июня 1931 года):