Максим Чертанов - Конан Дойл

Рафхед написал книгу о процессе Слейтера. Тоже безрезультатно. Слейтера никто не пожалел. Весной 1912-го, вконец отчаявшись, адвокаты обратились к Конан Дойлу. Оскар Слейтер не имел с бедным Джорджем Идалджи ничего общего: у него было несколько разных имен и фамилий, он представлял собой богему, если не сказать хуже, когда-то содержал игорные заведения (в Лондоне и Нью-Йорке), занимался мелким жульничеством, прятался от законной жены, жил открыто с бывшей (а может, и не бывшей) проституткой и вообще был личностью крайне малопривлекательной. Дойл к этому времени уже читал книгу Рафхеда, но браться за дело Слейтера ему совершенно не хотелось. Слейтер был ему отвратителен. Дойл предупредил адвокатов, что ничего им не может обещать, пока не ознакомится с делом. Но из материалов дела он увидел, что ошибок на следствии и на суде было допущено раз в двадцать больше, чем в деле Идалджи.

Первое, на что он обратил внимание: почему служанка так спокойно отнеслась к тому, что из квартиры, которую она, по ее же словам, самолично заперла снаружи на ключ, вдруг выходит незнакомец? Как вообще мог Слейтер проникнуть в запертую квартиру? (Окна тоже были закрыты.) Откуда он, приезжий, узнал о существовании Марион Гилкрист и о драгоценностях? Все наводило на мысль, что убийца был прекрасно знаком либо с миссис Гилкрист, либо со служанкой, и одна из них впустила его в квартиру; если даже предположить, что он отпер двери своим ключом, он все равно для этого должен был быть вхож в дом.

Теперь о грабеже: когда полиция осматривала место преступления, было обнаружено, что драгоценности валялись рассыпанными по всей комнате, а на столе стояла раскрытая шкатулка с документами, в которых явно рылись. Почему убийца взял только одну жалкую брошку? Драгоценности ли он искал? Не документы ли? Постороннему документы ни к чему – только своему человеку.

Перейдем к орудию убийства. У Слейтера дома нашли дешевый набор инструментов, среди которых был, естественно, молоток. Рукоятка его была чиста. Полиция решила, что этого достаточно: раз ручка чистая – значит, с нее смывали кровь. Судебный врач, правда, утверждал, что миссис Гилкрист убили не молотком, а ножкой стула, но суд не принял это во внимание. Подобным образом велось все дело.

Доктор Дойл дал согласие заниматься делом Слейтера. Возможно, свою роль сыграло и то обстоятельство, что Слейтер был германский иммигрант и к тому же – еврей; он даже по-английски говорил плохо. Публика его ненавидела, как ненавидела Идалджи, а для доктора Дойла было делом принципа пойти одному против озверевшей толпы. «Публика потеряла голову, с полицией произошло то же самое. Слейтер был беден, и у него не было друзей. Он жил с какой-то женщиной. И это оскорбляло нравственное чувство шотландцев. Как нагло выразился в печати один автор: „Если даже это не его рук дело, все равно он заслуживает наказания“.<...> Эта история просто чудовищна, и, по мере того как я читал ее и осознавал всю ее безнравственность, во мне росла потребность сделать для этого человека все, что могу». Обратим внимание на одно слово: «безнравственность». Для подавляющего большинства людей быть безнравственным – это жить с проституткой на сомнительные средства и выглядеть не так, как коренные жители страны. Тех, кто судит и приговаривает к смерти невиновных, безнравственными называют редко...

У Слейтера и Дойла все же были союзники, хоть и немного: кроме Рафхеда, в защиту Слейтера был готов выступить детектив из Глазго Джон Тренч, который с самого начала видел нарушения в ходе следствия и знал, что полиция оказывала чудовищное давление на свидетелей. Ему, например, было известно, что Элен Ламби на самом деле давным-давно опознала убийцу – племянника миссис Гилкрист – и назвала его имя, о чем говорила своей знакомой, но полиция оставила без внимания этот незначительный пустяк... Был также юрист Дэвид Кук, которому Тренч рассказал обо всем этом. (Не обошлось и без спиритов: на сеансе им явилась миссис Гилкрист и сказала, что ее убили не молотком, а консервным ножом. Почему она не назвала имя убийцы? Доктор Дойл был уверен, что называла – просто спириты не сочли возможным заявлять об этом официально.)

Дойл списался с Тренчем и Куком, встретился с Рафхедом и летом 1912-го начал очередную кампанию в прессе, а уже в августе опубликовал на свои средства брошюру «Дело Оскара Слейтера» («The Case of Oscar Slater»). Поскольку Слейтер был всем противен, отклик читателей оказался значительно слабее, чем на дело Идалджи, но фантастическая популярность Конан Дойла свою роль сыграла: давление общественности оказалось достаточным, чтобы правительство поручило Королевской парламентской комиссии, которую тогда возглавлял шериф Миллер, пересмотреть дело Слейтера.

Однако все это оказалось бесполезным: доктор Дойл наткнулся на ту же «профсоюзную» стену. Комиссия не рассматривала и не оценивала действия полиции: они априори были признаны правильными. Просто допросили заново свидетелей, да и то без присяги. Уточнили некоторые мелкие детали – и все. Более того, началось преследование Тренча и Кука, которые выступили в пользу Слейтера. Нет ничего страшнее мундиров, когда они становятся на собственную защиту: Тренча уволили из полиции, а потом, когда он не замолчал, сфабриковали нелепейшее уголовное обвинение по другому делу против него самого. (Судья Скотт Диксон, к которому попало дело Тренча, отказался даже направлять его в суд, а вскоре Тренч умер.) Миллер опубликовал свой доклад, в котором говорилось, что для опротестования приговора, вынесенного Слейтеру, нет ни малейших оснований. Все было кончено – но не для доктора Дойла.

Доктор постоянно занимался этим делом в течение пятнадцати лет. Многие писатели – пусть меньше, чем хотелось бы, но все же многие – во все времена выступали в прессе в защиту невиновных. Но – целых 15 лет, причем когда речь идет о человеке аморальном, абсолютно вам несимпатичном и которого вы никогда в глаза не видали! Конечно, были тут и самолюбие, и простое упрямство – но какая разница? На каждого вновь назначаемого министра по делам Шотландии Дойл обрушивал лавину требований пересмотреть дело Слейтера. Ни на месяц не останавливался. Всякий раз получал отказы и отписки – и снова писал и требовал. Наверное, иногда ему хотелось кричать и биться головой о стену, как Слейтеру в его камере.

Время от времени у него находились новые союзники. В 1926 году, когда Дойл был уже стариком, он познакомился с молодым журналистом Уильямом Парком, которого охарактеризовал как человека, «внутри которого огонь разгорается медленно, но неугасимо» и который «представляет собой наипрекраснейший тип шотландца». Парк «медленно, но неугасимо» заинтересовался делом Слейтера, заново беседовал со всеми оставшимися в живых фигурантами, потом написал книгу – а Дойл написал к этой книге предисловие. Летом 1927-го книга Парка была издана; Дойл вместе с Парком и писателем Эдгаром Уоллесом развернули в прессе настолько мощную кампанию в защиту Слейтера, что новый министр по делам Шотландии Гилмур был вынужден уступить. На сей раз дело рассматривалось апелляционным судом, состоявшим из пяти судей. Выяснилось, что Элен Ламби (к тому времени уже умершая) признавалась многим, что всегда знала убийцу и что полиция заплатила ей 40 фунтов за дачу ложных показаний. Мэри Берроумен также созналась, что ей заплатили 100 фунтов и что прокурор 15 раз репетировал с ней ее показания. 20 июня 1928 года приговор в отношении Слейтера был отменен. Ему выплатили шесть тысяч фунтов в качестве компенсации. Он провел в тюрьме 18 лет. Конан Дойл впервые увидел его в зале суда – оба были уже седыми.