Максим Чертанов - Конан Дойл

Ньюнес, однако, не собирался в придачу к картинкам печатать что попало: он был не только дельцом, но и искренним ценителем литературы. В журнале должна была присутствовать проза не то чтобы высокоинтеллектуальная, но первоклассного качества. «Стрэнд» сразу попытался привлечь авторов, которые могли бы такую прозу давать: Стивенсона, Гранта Аллена, Джеймса Барри, Роберта Барра. Впоследствии там публиковались Уэллс, Жюль Верн, Грэм Грин, Агата Кристи, П. Г. Вудхаус, Олдос Хаксли, Киплинг, Эдгар Уоллес, Уинстон Черчилль, а однажды даже сама королева Виктория – правда, то был не текст, а рисунок. Большое внимание уделялось переводной литературе.

Первый номер «Стрэнда», датированный январем 1891 года, вышел в свет под Рождество; его раскупили за две недели, тираж трижды допечатывался. Ранние тиражи составляли в среднем 200 тысяч экземпляров. Среди материалов были, в частности, переводы Альфонса Доде, Вольтера, Пушкина и Лермонтова. Вскоре – во многом благодаря нашему герою – тиражи выросли до 300—400 тысяч, потом до полумиллиона. Это был необыкновенный и постоянный успех [27] Вторая мировая война подкосила журнал: расходы возросли, тираж упал, и в марте 1950-го «Стрэнд» был вынужден уйти с рынка. Позднее журнал возродился и существует по сей день. Уже в первом его выпуске были помещены две статьи, связанные с творчеством Конан Дойла; ни один последующий выпуск не обходился без материалов, посвященных человеку, который сделал для славы «Стрэнда» больше, чем кто-либо. .

Первым литературным редактором «Стрэнда» стал выпускник Кембриджа Герберт Гринхоф Смит (он оставался на этом посту до 1930 года), сам пишущий рассказы: именно он отбирал материалы для публикации. В это же самое время в Лондоне жил еще один известный человек – Александр Поллок Уотт. Еще в 1875 году он начал заниматься посредничеством между авторами и издателями, а когда увидел, что дело это выгодное, то в 1881-м организовал первое в мире литературное агентство: в отличие от «Стрэнда» оно без перерыва функционирует по сей день, имея на своем счету не только букеровских, но и нобелевских лауреатов. Александр Уотт был агентом Сомерсета Моэма, Рафаэля Сабатини, Марка Твена, Уэллса и еще великого множества писателей как первого, так и не первого ряда.

Некоторые писатели считают Уотта человеком, который положил начало их бессовестной эксплуатации, другие ему благодарны: далеко не всякий способен обивать пороги редакций, выслушивать отказы, не падая духом, нахваливать свою работу и свирепо торговаться, добиваясь хоть мало-мальски приемлемой платы за нее; людей застенчивых и робких все это убивает. Конан Дойл уже не являлся новичком в литературе и не был слишком робок, но и его подобные переговоры угнетали; он предпочитал быть ограбленным хотя бы без унижений и хлопот. Дойл познакомился с Уоттом еще до поездки в Вену и теперь обратился к нему за помощью. Гринхоф Смит тоже обращался к Уотту – в поисках подходящих материалов для «Стрэнда». Уотт предложил Смиту уже упоминавшийся юмористический рассказ Конан Дойла «Голос науки». Рассказ был принят и напечатан (неавторизованным) в мартовском номере журнала, когда Дойла еще не было в Лондоне; гонорар составил четыре фунта за тысячу слов. В этом же номере, кстати, появился и первый для «Стрэнда» детективный рассказ, но он был написан не Конан Дойлом, а Грантом Алленом. А в первых числах апреля Уотт, проведя предварительные переговоры с Дойлом, отдал в «Стрэнд» «Скандал в Богемии» и сообщил, что автор готов делать серию.

Смит, в свою очередь, посовещался с Ньюнесом; рассказ им очень понравился, и они нашли идею удачной. За «Скандал» назначили гонорар в 30 фунтов 12 шиллингов. Тотчас же Дойлу через Уотта было сделано предложение написать цикл из шести рассказов. Плату предложили очень хорошую: 35 фунтов за рассказ. Дойл принялся за работу с энтузиазмом и делал ее, можно сказать, запоем; в среднем его дневная норма составляла три тысячи слов. К 10 апреля он написал «Установление личности» («A Case of Identity»), к 20-му – «Союз рыжих» («The Red-Headed League»), к 27-му – «Тайну Боскомской долины» («The Boscombe Valley Mystery»). В последних числах апреля он начал писать «Пять апельсиновых зернышек» («The Five Orange Pips»), рассчитывая, как обычно, успеть за неделю.

Утром 4 мая доктор, как всегда, отправился в свой врачебный кабинет – он еще не потерял надежду увидеть пациентов, да и работалось ему там ничуть не хуже, чем дома, если не лучше, – как вдруг его, почти никогда ничем не болевшего, прямо на улице свалил приступ инфлюэнцы, то бишь гриппа. Некоторые биографы видят в этом некий перст судьбы, да и сам Дойл говорил о вмешательстве Провидения, тут же, впрочем, прозаично замечая, что в Лондоне была эпидемия. От гриппа, бывает, умирают и теперь. Тогда умирали часто – антибиотики еще не появились. Мог умереть и доктор Дойл, как умерла его сестра Аннет. «Я не помню ни боли, ни особого недомогания, никаких бредовых видений, но неделю я находился в серьезной опасности, а затем стал слабым и чувствительным, как ребенок, но сознание мое оставалось кристально ясным». Эта болезненная ясность сознания помогла ему трезво взглянуть на свое будущее. За аренду кабинета на Девоншир-плейс платятся большие деньги, а пациентов неопытному окулисту никогда не дождаться. Ну так зачем они, если уже есть другой способ регулярно зарабатывать, причем зарабатывать много? «С дикой радостью я решил сжечь за собой мосты и полагаться отныне только на свои писательские силы. Помню, как в порыве восторга я схватил бессильной рукой лежавший на одеяле носовой платок и от переполнявших меня чувств подбросил его к потолку». Хорошо, что на сей раз доктор швырял не ручку с чернилами! «Я стану наконец сам себе хозяин! Не надену больше белого халата и не буду стараться никому угодить. Буду волен жить как хочу и где хочу».

Психологи утверждают, что эмоциональное состояние больного сильно влияет на течение болезни. Доктор Дойл почувствовал себя абсолютно счастливым и довольно быстро начал выздоравливать. В мемуарах он говорит, что принял решение бросить медицину в августе 1891 года, но все биографы убеждены, что это ошибка, так как решение определенно было принято в период болезни, а к августу он был уже абсолютно здоров. Наверное, ошибся, хотя могло быть и так: в мае был чисто импульсивный порыв, а осознанное решение принималось постепенно. Но, во всяком случае, уже в июне, закончив и отослав Гринхофу Смиту «Пять апельсиновых зернышек», доктор начал подыскивать для своей семьи приличный загородный дом.

25 июня Дойлы съехали из меблированных комнат. Их новое жилище находилось в Южном Норвуде, пригороде Лондона (поблизости от Суррея, где поселится ушедший на покой Холмс), по адресу: Теннисон-стрит, 12. В маленькой повести «За городом» («Beyond the City») Дойл описал эту местность: «В начале прошлого столетия здесь, в деревне, почти не было домов, кроме шести или семи таких коттеджей, разбросанных по склону возвышенности. Когда ветер дул с севера, то вдали был слышен глухой шум большого города, – шум прилива жизни, как на горизонте можно было видеть темную полосу дыма – ту пену черного цвета, которая поднималась кверху при этом приливе. По мере того как проходили года, город стал строить то тут, то там каменные дома; дома эти то уклонялись в стороны, то строились дальше по прямой линии, то соединялись в целые группы, так что, наконец, маленькие коттеджи были совсем окружены этими кирпичными домами и исчезли для того, чтобы уступить место дачам позднейшего времени». Дом из красного кирпича с белой крышей, купленный Дойлами, стоял уединенно, при нем был большой заросший сад. Многое надо было перестраивать и пристраивать. Но местность была великолепная, во всяком случае летом. Свежий воздух, зелень, идиллия, никакого смога. Луиза, ее мать и малышка Мэри Луиза были в восторге. Тотчас купили велосипеды для прогулок. Лето прошло в приятнейших хлопотах. Дойл написал последний, как он думал, рассказ о Холмсе – «Человек с рассеченной губой» («The man with the twisted lip»).