Курт Айхенвальд - Информатор

Все посмотрели на Шепарда.

– Брайан, не расскажешь нам, как все было?

Шепард заглянул в свои записи:

– Ну, вы знаете, что вчера я отправился к Уайтекеру домой, чтобы установить «жучок» на телефонной линии.

Несколько минут Шепард довольно бессвязно излагал события предыдущего вечера, перескакивая с одного на другое. Он и прежде не блистал лаконизмом и ясностью, а недосып сделал его речь еще сбивчивее. Вместо того чтобы просто передать слова Уайтекера, он все время съезжал на описание обстоятельств разговора и душевное состояние беседовавших. Слушатели вздыхали.

– Разговор состоялся поздно вечером, – говорил Шепард, – можно сказать, даже ночью. Мы все время сидели в машине, все три или четыре часа, и в полной темноте. Делать записи было очень трудно. А у меня была назначена еще одна встреча на сегодняшнее утро, и…

– Брайан, – прервал его Стаки, – начни с начала и расскажи нам четко и ясно, что происходило и что говорил Уайтекер.

Подталкиваемый и направляемый наводящими вопросами, Шепард поведал свою историю. Он сказал, что сначала Уайтекер боялся разоблачения – был напуган до смерти, по его словам. Затем он изложил все, услышанное от бизнесмена, – от сговора о ценах и кражи микробов до попыток сбить ФБР со следа.

Руководители озадачились. Пока что было неясно, какие обвинения можно предъявить верхушке АДМ. То ли препятствование отправлению правосудия, выразившееся в сговоре с целью ввести в заблуждение ФБР, то ли перевозку краденого, то есть микробов, из одного штата в другой. Но в любом случае было ясно, что нечто противозаконное имело место.

Марк Шевирон тоже был потенциальной проблемой, сказал Шепард. Начальник службы безопасности живо интересовался тем, как идет расследование вымогательства Фудзивары и даже напросился встретиться в этот день с руководителями спрингфилдского офиса ФБР. Все понимали: говорить с Шевироном придется крайне осторожно, чтобы он не догадался о том, что дело приняло новый оборот.

Пока остальные обсуждали тактику беседы с Шевироном, Шепард смотрел в окно, где виднелся купол законодательного собрания штата. Он не скрывал тревоги. Признания Уайтекера выбили его из колеи. Он понимал, что придется проводить расследование, но делать это ему не хотелось. Шепард жил в Декейтере уже десять лет и влился в местное общество. Он ходил в ту же церковь, что и сотрудники АДМ, их дети играли вместе. Он не представлял, как можно выступить против компании и оставаться жителем города, которым компания фактически владела. Что будет с его семьей?

Хойт заметил, как завертелись колесики в голове агента, и решил после совещания взять подчиненного в оборот и выяснить, что его гложет.

Шепард закончил свое «краткое сообщение» через час с лишним. Несколько секунд в кабинете стояла тишина. Наконец Стаки нарушил ее.

– А знаете, – сказал он, – я не удивлен.

Он рассказал, как много лет назад, молодым агентом, участвовал в расследовании Уотергейтского дела. Стаки не забыл, что взлом штаб-квартиры демократов был совершен на деньги Дуэйна Андреаса. Это вызвало у него подозрения в отношении АДМ, хотя Андреасу он их не высказывал. Руководители компании работают на грани закона, сказал он. И теперь его команде предстоит проверить, не переступили ли они эту грань.

Стаки распределил поручения.

– Брайан, постарайся отдохнуть, но не забудь занести свой разговор с Уайтекером в «форму триста два».

Андерсон должен был отправить в управление ФБР телетайпное сообщение с описанием этого дела. Шепарду вместе с юрисконсультом Корром следовало внимательно просмотреть законы против фиксирования цен и установить роль ФБР в расследовании таких нарушений.

– Когда вы с этим закончите, мы соберемся еще раз и решим, что предпринять, – сказал Стаки.

Он распустил сотрудников, и те разошлись. Работы было много. В первую очередь надо было изучить все, касающееся фиксирования цен. {63}

Закон, запрещавший ценовой сговор, существовал в США уже сто два года – по крайней мере, на бумаге.

Он был закономерным результатом промышленной революции в эпоху расцвета капитализма, когда выявились и его худшие стороны. Постройка трансконтинентальных железных дорог, вызвавшая стремительное развитие промышленности, энергетики и финансов, изменила жизнь с головокружительной быстротой. Никогда прежде перспективы не казались столь безграничными, – перспективы путешествий, экономического роста, национального превосходства.

Но все эти успехи достались дорогой ценой. Промышленные бароны-разбойники вроде Дж. П. Моргана и Джона Рокфеллера [34]создали гигантские корпорации-империи, называемые трестами. Цены на продукцию устанавливались не в конкурентной борьбе, а на переговорах за закрытыми дверями. Постепенно американская мечта о равных возможностях становилась фикцией. Впервые со всей очевидностью открылось, что свободный рынок, если предоставить ему полную свободу, становится полностью несвободным и подчиняется прихотям сильных мира сего.

Возмущенные политикой трестов, лавочники и мелкие оптовики возроптали. Ропот был таким громким, что в 1890 году Конгресс принял антитрестовский закон Шермана, который запретил любые сговоры, «препятствующие торговле и коммерции», под угрозой штрафа или тюремного заключения. {64} Казалось, что интересы общества одержали победу над трестами.

Но радость была недолгой. Закон оказался таким немощным, что подвергся осмеянию. Формулировки были неточны и позволяли применять его лишь в отдельных случаях. В законе имелось столько дыр, что его прозвали «Акт о швейцарском сыре». Толку от него не было почти никакого, – с таким же успехом можно было его не принимать вовсе.

Затем на рубеже веков пришла Прогрессивная эпоха. [35]Американцы полностью осознали, что условия, позволяющие богатеть лишь немногим, сулят остальным нищету. Детский труд, тяжелые рабочие условия, недоброкачественное питание – таковы были побочные эффекты неограниченного капитализма и наивной веры в благие намерения корпоративных деспотов.

Но эти настроения пришедший в Белый дом Тедди Рузвельт [36]решил обратить в политический капитал. В феврале 1902 года он попытался влить новую кровь в издыхающий закон Шермана, возбудив иск против железнодорожной дороги «Нортерн секьюритиз», которая входила в империю Дж. П. Моргана. Четыре года спустя правительство, используя закон Шермана, возбудило иск для расформирования детища Рокфеллера «Стандард ойл». К 1911 году с решением Верховного суда о расформировании некогда могущественного нефтяного треста верховенство закона стало неоспоримым.

В последующие годы ценовой сговор стал самым частым обвинением, выдвигаемым на основе закона Шермана. Схема была проста. Возьмем две компании, выпускающие стиральные машины. Если качество машин одинаковое, одна компания может соревноваться с другой, манипулируя ценами. Чтобы привлечь покупателей, она снижает цену, и тогда ее конкурент вынужден сделать то же самое. Теоретически такая конкуренция на руку покупателям и тем компаниям, у которых производство налажено лучше.