Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира

В начале мая я тоже был «завербован». Но перед тем надо сказать о причинах создания части, в которую я был зачислен. Дело в том, что из-за невозможности доступа в Мурманский порт союзнических караванов с грузами по ленд-лизу, последние шли теперь на Архангельск, и здесь их принимала группа интендантов во главе с членом Государственного комитета обороны, известным полярником Иваном Дмитриевичем Папаниным. Для охраны и сопровождения этих грузов в действующую армию при Архангельском военном округе был создан 7-й отдельный местный стрелковый батальон с местонахождением в пригороде Архангельска – Исакогорке. Формировался он из нестроевиков территориальной приписки, то есть из местных жителей, пожилых и совсем молодых ребят, нигде не служивших. Но командиры рот этого батальона заглядывали и в наш героический батальон выздоравливающих. Вот так я и попался на глаза командиру третьей роты 7-го ОМСБ товарищу Соловьеву, который взял меня к себе старшим писарем роты.

В этом батальоне я прослужил около двух лет. Будучи ротным писарем и часто бывая на глазах у начальства, я поневоле был отмечен им как «грамотный и рассудительный», хотя в армии рассуждать не положено. Томясь от духовной пустоты, я рискнул проявить себя и как-то к слову сказал замполиту батальона, что обладаю некоторыми познаниями в истории и других общественных науках и мог бы проводить беседы с красноармейцами.

– На какие темы, какое у вас образование?

– Я окончил когда-то совпартшколу в Ленинграде…

– Вы же беспартийный.

– Был когда-то комсомольцем, но выбыл как переросток… В совпартшколы принимались и комсомольцы, и беспартийные из советского актива на соответствующие отделения,- выкручивался я как мог.

По времени этот разговор совпал с периодом активного наступления немцев на Сталинград и выходом по этому поводу особо жестокого приказа Сталина. В нем требовалось: «Ни шагу назад!»-и повелевалось создавать штрафные батальоны… А в заключение говорилось: «Да осенит вас великое знамя русских полководцев Суворова, Кутузова, Нахимова…» – и называлось еще несколько славных имен, два десятка лет до того всячески поносимых как служителей царей. Что же, кого еще Сталину было вспоминать, после того как пять лет назад по его же приказу были уничтожены красные маршалы, полководцы и весь генералитет…

Замполит Петухов думал недолго. Уже наутро он вызвал меня и предложил:

– Могли бы вы для начала прочесть лекцию о Суворове?

«Ничего себе начало»,- подумал я и, чуть поколеблясь, сказал, что могу.

– Что вам для этого потребуется?

– Литература, которую наверняка можно найти в окружном Доме Красной Армии в Архангельске. И неделя на подготовку.

Замполит согласился, и я зачастил в Архангельск. На мое счастье, в это время появился теперь всем известный роман Раковского «Суворов», и прежде всего я взялся за него. В нем оказалось столько документальности, фактуры, что ничего мне больше и не требовалось. Ведь тогда мы только и начали вспоминать о знаменитых российских полководцах и флотоводцах.

Через неделю я сообщил Петухову, что готов, и показал свои записи и конспект. Он остался доволен. По всем ротам было объявлено, чтобы завтра утром весь личный состав батальона был на лекции о полководце Суворове.

По лекционной работе я соскучился: когда-то это было моей любимой профессией. Я был безмерно счастлив, видя, как внимательно слушают мой рассказ все-от новобранца до опытного солдата. Позади меня сидели все командиры взводов и рот во главе с заместителем по политчасти старшим политруком Петуховым…

Меня удивило, что почти за два часа моей лекции ни один из слушателей не «клюнул носом». Объяснялось это, вероятно, не только новизной материала и простотой его изложения, но и тем, что лекцию читал не политрук, а свой брат солдат, почти рядовой. Лекция вызвала большое оживление среди бойцов и очень много вопросов. Когда слушатели шумно покидали столовую, замполит, не скрывая явного своего удовольствия, чистосердечно говорил:

– Порадовали вы всех нас, спасибо! Я ничего подобного и представить не мог! Многое и сам впервые услышал. Большое спасибо, товарищ Ефимов!- и он крепко, с чувством пожимал мне руку.

Мой комроты Соловьев улыбался шире всех: как же, это из его роты писарь, он его откопал… И я улыбался во весь рот, как школьник, получивший отличную отметку, и ликовал в душе. Есть еще порох в пороховнице!

Мой успешный лекционный дебют совсем покорил замполита Николая Александровича, бывшего партийного работника. Он понял, какой «клад» ему достался, и сразу же прибрал меня к рукам. Отныне все важнейшие доклады на политические темы он поручал мне. Даже некоторые политбеседы с командирами проводил я, и он непременно присутствовал. Вскоре я получил очередное звание сержанта. А потом и старшего сержанта и был переведен в штаб батальона старшим писарем.

Осенью 1942 года в распоряжение нашего батальона был предоставлен давно пустовавший поселковый рабочий клуб. Я был назначен начальником этого клуба с задачей организовать художественную самодеятельность. Вскоре удалось собрать довольно сильную группу из талантливых солдат и поселковых девушек, и наш кружок самодеятельности активно заработал. Надо сказать, что в свою комсомольскую юность я довольно сильно пристрастился к самодеятельному искусству, был участником многих спектаклей, а позднее, будучи избачом, организовал не один кружок сельской драматической самодеятельности. Теперь все это ожило в памяти.

В то время издательство «Искусство» выпустило немало интересных одноактных комедий на патриотические темы. Мы их получали из Архангельского Дома Красной Армии. Одна из них, не помню уж автора, называлась «Цари в обозе». Это была острая сатира на претендентов на русский престол после захвата России гитлеровцами. Мы ее поставили, и пьеса всегда вызывала у зрителей бурный восторг. С интересной и занимательной программой мы ездили по ближайшим воинским частям, готовившим маршевые роты, и выступали перед бойцами, убывающими на фронт. Я был и организатором, и главным исполнителем. Поэтому не следует удивляться, что командование батальона всячески поощряло мою работу и делало некоторые поблажки, например разрешило жить на частной квартире наряду с другими командирами. К Новому году я получил звание старшины…

Между тем из блокированного Ленинграда шли печальные вести от сестры Поли: по весне умер от голода ее муж Павел Иванович, служивший на Октябрьской дороге, а 9 сентября умерла мать, переехавшая в город из Старой Руссы незадолго до захвата ее немцами. Похоронили их, как и всех блокадных ленинградцев, в братских могилах на кладбищах города, адреса которых мне так и не удалось установить по сей день. Но в войне погибли не только зять и мама. Много лет спустя мне стали известны подробности гибели и брата Николая. Сразу же после захвата Пскова фашистами началась обычная для них акция. Все психлечебницы Пскова и его окрестностей были в один день сожжены вместе со своими обитателями. Подробные сведения о гибели брата и других несчастных я узнал после реабилитации, в 1956 году.