Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира

– Я внес ряд конструктивных предложений, внедрение которых могло бы коренным образом изменить процесс лущения и удвоить производительность всего цеха, то есть сделать стахановское движение у нас массовым и надолго. Но в дирекции и в парткоме мне сказали, что моя «затея» требует дополнительных затрат, много хлопот и времени, а им надо поскорее. «Вы лучше добейтесь, чтобы при той же технологии в цеху было больше стахановцев!»-учили меня там. А как же добиваться, если чураки из окорочной поступают с перебоями и некачественные? У лущильщика половина времени уходит на доделку чураков, прежде чем он вставит его в суппорты и выдаст шпон. А Пухов уже «гремел» по всему Фанертресту, дирекции это льстило, однако общая выработка завода не увеличивалась…

– Потемкинские-то деревни у нас на Руси введены еще при матушке Екатерине Второй,- не удержался от замечания Кудимыч.

– Дело дошло до того, что меня чуть не исключили из партии,- продолжал Ширяев.- Но тут прибыл новый директор Трутнев, и он вскоре внедрил мои старые предложения. Только забыли, что это я предлагал. Я уже был у кого-то на заметке как смутьян…

Странное дело, кого в нашей камере ни возьми, каждый был скорее передовиком и новатором, нежели консерватором. И уж ни в коем случае не вредителем, не врагом.

Нет худа без добра; никогда я, вероятно, не узнал бы столько хороших людей и столько сломанных судеб, если б не сидел за решеткой заснеженного окна, и если б не эта решетка, я бы еще ох как не скоро утратил бы свои иллюзии.

…Бывший ветеринарный врач Бондарец еще реже Ширяева вступал в общие беседы и большей частью пребывал в грустной задумчивости, часами сидя не шевелясь и ни на что не реагируя. На допросы вызывали, его довольно часто, нудно выпытывая, не связан ли он группой арестованных в разное время руководящих работников района, якобы вредивших в сельском хозяйстве по заданиям каких-то правых уклонистов. Не однажды возвращался он с допросов истерзанным духовно и физически, но никаких протоколов не подписывал.

В его районе, видно, что-то произошло такое, что смягчило его участь, потому что неожиданно ему разрешили получить передачу.

В тот день мы устроили в камере настоящий пир. Каждому досталось что-нибудь от вольной пищи, да сверх того все курильщики надымились до одури свежей махорки. На отобранные при аресте деньги на следующий же день Боидарец принес в подоле плаща булок и сахару. А еще через несколько дней его вызвали из камеры с вещами; Поехал ли он домой или попал в очередной этап, не знаю. Он как воду канул, хотя мне хочется думать, что его освободили тогда. Редчайший случай…

В самом конце октября, когда нас в камере было уже, шестнадцать и в разбитое окно то и дело забрасывало пушистый снежок, к нам привели еще двоих.

– Принимайте пополнение!- гаркнул веселый надзиратель.

– Да у нас и без того перебор!

– Теплее будет… Небось не у тещи на даче.

Обычные разговоры на минуту затихли. Все воззрились на новичков: одни – из присущего всему живому от любопытства, другие – из чисто меркантильных соображений – не богаты ли пришельцы табачком и спичками?

Первый из новоприбывших, пышущий здоровьем чернобровый человек средних лет, заметно удивился, увидев перед собой скопище мрачные, обросших мужиков в затасканной одежде, сидевших на полу, подпирая спинами стены. Второй, уже в летах и повыше ростом, робко топтался у самого притвора позади чернобрового, поглядывая на нас из-за его плеча и теребя свою бородку и пышные усы.

Когда дверь камеры со звоном захлопнулась, оба вздрогнули и машинально оглянулись назад. Нескрываемый испуг появился на их лицах. Оба тяжело вздохнули и шагнули к нам.

Первого из вошедших я узнал сразу. То был Иван Маркович Яшин, инженер нашего курорта, активный общественник. Он нередко заглядывал к нам в редакцию интересной заметкой, и мы охотно его печатали. Спутника его я, казалось, тоже где-то встречал раньше…

– Добро пожаловать, товарищи по горю-злосчастью!- приветствовал их Кудимыч и, обведя всех нас глазами, решительно добавил:-Придется маленько потесниться, земляки!

Все задвигались, уплотняясь,- подальше от двери…

– Здравствуйте, товарищи!- ответил Яшин, сворачивая пальто и пристраиваясь почти у самой двери.

Его спутник присел напротив, в полутора шагах от параши, продолжая озираться на дверь и косясь на «ночной туалет». Впрочем, «ночной»- выражение неверное, потому что пользовали мы его в течение всего дня, от утреннего до вечернего выхода «на оправку»…

Стараясь не привлекать внимания Яшина, я гадал, узнает ли он меня, остриженного под машинку, с рыжей щетиной на отекшем лице и без очков, которые я носил постоянно.

Так и сидели мы, обмениваясь взглядами, пока Яшин вдруг не просветлел в улыбке:

– Иван Иванович?!

– Увы и к сожалению – это именно я. Он стремительно поднялся и бросился ко мне с протянутыми руками. Я встал, и мы сердечно поздоровались. Стало тихо, все пытливо смотрели на нас.

– Вот не ожидал встретить вас в такой обстановке!- говорил между тем Яшин, опускаясь напротив меня.

– Мир тесен, товарищ Яшин, а пути господни и планы чекистов неисповедимы,- пошутил я.- Что нового на нашей праведной земле и почему вы так удивлены? В городе небось знают, что я в тюрьме уже более двух месяцев?

– Знать-то знают, да думают, что вас давно и в живых нет.

– Что так мрачно?

– Земля слухом полнится… Недели через две после вашего исчезновения просочилось из тюрьмы, будто вы признались в принадлежности к антисоветской группе, возглавляемой Кузьминым. Ну и надумали люди, что и вас в живых нет…

– А что Кузьмин, разве умер?- не решился я употребить более точное слово.

– Да, поговаривали, что всю их «контрреволюционную группу» осудили заочно и расстреляли… А точно никто ничего не знает. В вашей «Трибуне» сообщений не было.

– А что с Мировым? Известно ли что о Лобове и Арском?

– Никаких данных, глухо, как в могиле.

– О Карелине ничего не слышали? Я спрашиваю потому, что он на партсобрании выступал тоже в их защиту.

– Знаю, что исключили из партии и освободили от работы.

– Это за что же? Ведь ему всего лет двадцать.

– За поддержку врагов народа и сочувствие темным элементам… Что же еще придумать?

– И что же с ним теперь? Где устроился? Ведь он прекрасный наборщик…

– Говорили, уехал в тот же день то ли в Сибирь, то ли на Мурман. Надо, говорит, менять адрес, покуда не переменили за казенный счет…

– С умом парень! Этот не пропадет!-сказал я, невольно вспомнив совет Василия Кузьмича о выезде в Ленинград.

– Нет уж, Иван Иванович,- возразил Артемьев,- ежели и он попал в «черный список», так все равно схватят. По паспорту найдут. Начнет прописываться – тут ему и мышеловка!