Александр Мосолов - При дворе последнего императора

— Ты можешь сейчас поехать к Распутину?

— Да.

— Как мне это ни противно и какие бы это не могло иметь последствия для меня лично и для дела, я на это иду: так мне важно, чтобы отставка Протопопова была у меня в руках.

— Но что же ему предложить?

— Житье в Петербурге с уплатой его расходов на квартиру и содержание домашнего хозяйства, с той охраной, которая ему нужна для его личной безопасности, и 200 тысяч рублей единовременно, если Протопопов будет уволен. За это я требую, чтобы он не вмешивался в назначение министров и высших чинов управления. Относительно духовенства, если он на этом будет настаивать, я обещаю в это не вмешиваться. Но чтобы он ко мне не приходил — если что нужно, то через тебя это будет делаться. Ты его знаешь. Твое дело — как хочешь, его убедить.

— Хорошо. Но имей в виду, что при неудаче он немедленно телеграфирует государю, что его хотели подкупить, и дело станет хуже, чем теперь.

Ну, что же. Я и так, и иначе уйду. Государь о Распутине говорить не будет: найдет другой предлог, чтобы меня выгнать. Я ставлю ва-банк на одну карту. С Протопоповым, министром внутренних дел, я управлять не могу.

— Понимаю. Но тут еще и я замешан. Мое положение при отказе Распутина хуже твоего… А отказаться Гришка вполне может. Это даже вероятно.

— Ты сумеешь с ним справиться. К тому же твое назначение в Румынию уже давно решено государем. Ты туда и поедешь. Это недурно. Пожалуй, даже лучше, чем твое место здесь. Не теряй времени, поезжай и вернись мне сказать.

Я поехал на Гороховую. Пока ехал, обдумывал, как начать разговор с Гришкою, и ругал себя, что вообще заговорил о нем с Треповым.

Начал я мой разговор так:

— Вот что, Григорий Ефимович. Как знаешь, назначен председателем Совета министров мой друг и шурин А. Ф. Трепов. Я хотел бы, чтобы вы жили в мире друг с другом… И это вполне возможно. Он против тебя не предубежден. Лишь бы ты ему не мешал в его действительно трудной задаче, тогда и он против тебя ничего не предпримет.

— Что же, это хорошо… Пусть себе работает… Лишь бы он-то моих друзей не трогал.

— Видишь ли, он готов устроить так, чтобы тебе ежемесячно платили за квартиру и на содержание твоего дома и семьи, чтобы у тебя осталась надежная охрана, без которой ты обойтись не можешь. Принимай, кого хочешь, делай, что хочешь. Только одно — не вмешивайся в назначение министров и высших чинов… Относительно духовенства он перечить тебе не станет, да и мелкие твои протекции будет по возможности исполнять.

Я не успел договорить, как он побледнел. Глаза его стали злющими, почти совсем бледными, с крошечной черной точкой в середине.

— Тогда сейчас соберусь и уеду в Покровское, домой… Здесь я, значит, не нужен.

Такого быстрого оборота дела я не предвидел и, сознаюсь, в первую минуту опешил.

— Не волнуйся, Григорий Ефимович. Поговорим по добру, по-хорошему. Ты же сам управлять Россией не можешь!.. Не Трепов — будет другой, который тебе ничего не предложит, а тебя на казенный счет отправит в твое Покровское…

Глаза стали еще злее.

— Ты думаешь, что «мама» и «папа» это позволят?.. Мне денег не нужно — любой купец мне довольно даст, чтобы раздавать бедным да неимущим. Да и дурацкой охраны мне не нужно. А он, значит, гонит!..

Распутин назвал какую-то кличку, которую я не запомнил, но которая обозначала Протопопова. У меня вернулось самообладание, я бросил на стул свою фуражку, которую взял, чтобы уходить, и сказал:

— Знаешь что, ты зря расхорохорился! Брось! Пойдем в столовую и дай мне мадеры. Поговорим по-хорошему.

Он минуту помолчал. Я улыбнулся. Он разом успокоился.

— Пойдем.

Выпили молча две-три рюмки, затем я заговорил. Распутин уже спокойно слушал.

— Что же ты хочешь?.. Чтобы Трепов приходил тебя спрашивать, кого куда назначить министром?.. Ты понимаешь, что это невозможно. Ты хочешь, чтобы Протопопов оставался министром: он и останется, только не внутренних дел, а будет там, где теперь Шаховской… А твой друг Шаховской будет на его месте… Чего же ты хорохорился, не выслушав меня?

— А зачем ему это? Такого преданного «папе» он второго не найдет…

— Кроме преданности, есть и другое: надо уметь делать то или иное дело…

— Эх, да что дело… Дело — кто истинно любит «папу»… Вот Витя умнее всех, да не любит «папу», его и нельзя.

Болтали мы с час. Выпили две бутылки, но с утра, видимо, на него вино не так действовало, как вечером. Он не хмелел.

Я все же довел его до того, что он сказал, что пошлет телеграмму «папе», попросив выслать Трепову подписанный указ. Но Распутин не захотел при мне ее написать. Я понял, что он напишет обратное. Я притворился, что верю ему. Но он это хорошо понял, однако был доволен тем, что от меня отделался. У него был, без сомнения, дар читать чужие мысли, как, впрочем, и у всех до известной степени. У него это чутье было более развито.

На прощание он сказал мне:

— Вот что, останемся друзьями… И с твоим Треповым останусь другом, если не будет трогать моих друзей. Если же тронет, то уеду в Покровское, а «мама» его прогонит, а меня назад позовет… Ну, выпьем еще стакан и разойдемся, ты все же хороший.

Потерпевши это фиаско, я вернулся обратно к Трепову и рассказал все, как было. Он понял, что дело обстоит плохо.

Все, что он предвидел, отправляя меня к Распутину, сбылось. Государь указа не прислал. Протопопов остался министром внутренних дел, а Трепов сдал несколько месяцев спустя свою должность князю Н. Д. Голицыну. Окончательный провал России начался.

После моего назначения посланником в Бухарест царь вызвал меня в Могилев.

В Петербурге мне передали через даму из окружения Распутина, что императрица желала бы, чтобы я познакомился с Протопоповым до моей аудиенции у Ее Величества. Я это исполнил, под каким-то предлогом спросив по телефону, когда министр может меня принять. Протопопов ответил:

— Сейчас же…

…И продержал меня три часа, поясняя свою программу, но так сумбурно перескакивая с одного вопроса на другой, при этом вытаскивая разные дела и заставляя меня их читать, что я вынес впечатление, что пробыл с сумасшедшим.

На другой день во время аудиенции императрица мне сказала, что рада моему знакомству с Протопоповым и спросила, какое впечатление он на меня произвел. Я ответил по-русски:

— Это сумбурный человек. А затем уже по-немецки:

— Не нахожу немецкого слова, чтобы это выразить. И постарался пояснить Ее Величеству его смысл.

— Да, я знаю, у него не всегда последовательны мысли, но самые идеи хороши, и он нам так предан. Он не умеет, мне кажется, своих мыслей дисциплинировать и приводить в исполнение именно потому, что у него их слишком много. Ему нужен был бы помощник, менее нервный, чем он, который умел бы выбрать исполнимые мысли и с энергией их проводить.