Борис Горбатов - Алексей Куликов, боец

- Домашние - это верно... - задумчиво согласился Куликов.

- И тем орденом, - горя глазами, закончил Митя, - я всю жизнь гордиться буду!

- А у меня гордости нет...

Но это Куликов напрасно про себя сказал. Скоро узнал он, что и у него есть гордость. Пришло и к нему воинское самолюбие.

Как-то рассказал им политрук о снайпере Брыксине, о парне из соседнего взвода, который каждую ночь на охоту ходит и немцев бьет.

- Вот, - укоризненно закончил политрук, - а у вас во взводе такого орла нет.

Вот тогда-то и взыграло в Куликове воинское самолюбие. Загорелось сердце. В тот же день нашел он Брыксина и долго смотрел на него.

- Ты Брыксин? - спросил он, наконец.

- Я.

Куликов недоверчиво разглядывал снайпера, - парень как парень, один нос, два уха.

- Врут, что ты еженощно немцев бьешь?

- Нет, правда, - усмехнулся Брыксин.

- И много набил?

- На сегодняшний день в аккурат двести тридцать восемь.

- Та-ак...

Куликов долго молчал, думал, а потом вдруг сказал дрогнувшим голосом:

- Учи! Убедительно тебя прошу: учи врага бить.

И он стал учиться.

Ничего не скажешь: хорошей показала себя шрамоватая винтовка, недаром она самому Максиму Спирину была подругой. Но оказалось, одной винтовки мало. Еще глаза нужны особенные, и руки, и сноровка, и мастерство. Этому мастерству и стал учиться Куликов. Он учился страстно, прилежно, как, бывало, на полеводческих курсах. Все началось с самолюбия, а вышло всерьез. Большое это счастье - видеть, как от твоей пули, от твоей собственной руки падает враг.

До той поры Куликов сам себе цены не знал. Он видел: на этой войне люди воюют массами. Что тут один человек значит? Он даже не винтик в машине, он пешка. Но теперь узнал Алексей Куликов цену умелому человеку на войне. Один человек, а гляди - целую роту немцев уничтожил! Один Брыксин, а для всех немцев - гроза, за его голову награда положена. И Куликов захотел, чтоб и его руку почуяли немцы, чтоб и его, как Брыксина, в своих листовках прокляли, чтоб и его голову оценили. Интересно, во что оценят?

У каждого снайпера в их роте свой характер был, свои обычаи, свои повадки. Для одного - это веселая охота, лихая забава, для другого - азарт, опасный спорт, для третьего - дело славы. А для Куликова в снайперстве был выход его лютой ненависти к врагу. Большое это счастье - видеть, как от твоей руки падает проклятый враг. Еще один.

Куликов ходил на охоту в паре с Васей Прохоровым. Веселый это, красивый парень был, шахтер. И, когда возвращались они на заре с промысла, Вася, бывало, всегда по дороге нарвет охапку цветов, идет и нюхает, словно он только что из шахты на-гора вылез и девушки ему букет преподнесли. А Куликов шел с каменным лицом. Не забавой, не охотой это было для него, а священным делом мести. За эту девочку в ситцевом платьице. За родимый дом. За хозяина, плачущего у плетня...

И если б сказали ему: "Как же это ты, Алексей Тихоныч, незлобивый, мирный мужик, человека убил?" - он удивился бы этому вопросу и ответил: "Так это ж не люди. Это фашисты".

Не уменьшалась, а все росла и росла его злость на врага. Злость за то, что на нашу землю пришел, и за то, что любимый уклад жизни растоптал, и за то, что он воевать умеет, сызмальства сделал свой народ солдатской нацией и теперь разбойничает на нашей земле. И в этой великой, неукротимой злости была Куликова сила.

Давно уж прошел его страх перед немцем. Это раньше ему казалось, что немец все может: может внезапно окружить, может с тыла ударить, может танками раздавить, и силе его числа нет, и вездесущ он, и всемогущ, словно бог войны.

Но, воюя и каждый день сходясь в бою с врагом, увидал Куликов, что ничего сверхъестественного в нем нет. "Только нахальство сверхъестественное. Нахальством он и берет". Увидал Куликов, что и у фашиста не все железо, есть и фанерка; и нервишки у него тонки, - штыка уклоняется, ночи боится; и пятки у него проворные, - ишь, как бегает, когда мы нажмем!

Куликов первый в роте осенью форменно доказал, что не та теперь стала немецкая армия. Он пришел из разведки и принес документы, снаряжение и оружие с убитого немца.

- А языка, извиняюсь, не привел. Язык был, ног у языка не было, объяснил он.

Командиры стали разбирать документы, а Куликов все нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Наконец, не выдержал:

- Вы винтовку ихнюю, винтовку поглядите.

- А что?

Куликов, торжествуя, взял винтовку, открыл затвор, все увидели грязь и ржавчину.

- Раньше я этого за немцем не замечал, - объявил Куликов. - Ржа завелась!

Про эту винтовку и про ржу он долго толковал среди своих. А если возражали ему, что все равно немцы воевать мастера и нам у них даже поучиться кое-чему нужно, он отвечал: "Ну что ж! Они нас воевать научат, а мы их воевать отучим. Навеки отучим! Уж это точно".

Видел Куликов и пленных гитлеровцев. Рваные, жалкие, вшивые, они жались к костру, который для них разложили в большом сарае, и Куликову, когда он глядел на них, все казалось, что это не люди, а вши у костра ползают. Комиссар пришел поговорить с пленными. Куликов ему сказал:

- Вы, товарищ комиссар, к ним не соприкасайтесь. Они все вшивые, - и такая брезгливость была в его голосе, что комиссар невольно расхохотался.

Куликову же пришлось и водить их на допрос. По дороге он пытался побеседовать с ними:

- Эй, ты, плюгавенький! Это ты собрался Россию покорить? Завоеватель! Где тебе, гунявому! Не покорить тебе России, понял?

Но немец только заискивающе глядел на него и моргал глазами. Куликов рукой махнул.

Что мертвый немец, что пленный немец, они в нем злобы не вызывали. Ненавидел он тех, с автоматами. И ненавидел люто.

Как-то - на рождество это было - взяли наши село. Куликова вместе с сапером послали "прочесать хаты". Село было пустынное, безлюдное. Полусожженные, побитые хаты стояли уныло, как на похоронах. Но в одной, что в самом центре красовалась и чудом уцелела, Куликов застал остатки недавнего пира. Подле елки, на которой еще висели побрякушки, стоял накрытый стол, а на нем снедь и рюмки, полные золотой влаги - видно, коньяк, - а на самом видном месте лежала гармошка: бери, играй, пей, ешь, веселись.

Бывалый боец, Куликов только усмехнулся глупости немца.

- Ишь ты, - качал он головой, пока сапер разминировал и елку и гармошку, - на шнапс хотел взять? Думал, русский на шнапс польстится? Прогадал! Больно рыбка востра, не изловят и мастера.

И вдруг он услышал тонкое, жалобное мяуканье. Где-то плакала, ну форменно плакала кошка. Он огляделся, прислушался:

- Где ж ты, сердешная?

Осторожно он пошел по комнате и остановился у стены, у сундука. Из сундука явственно доносилось мяуканье.

"Ах ты, бедняга! - подумал Куликов. - Кто ж это тебя в сундук?" Он хотел было поднять крышку и выпустить кошку на свободу, но остановился. Неладно что-то было с этим сундуком.