Матрёна Распутина - Распутин. Почему? Воспоминания дочери

— Я вас не прощу, — ответил Распутин, — так как я вас сюда не приглашал. Я не радовался, когда вы при шли, и не горюю, когда вы уходите. Теперь уходите. Вы излечены. Ваши гибельные намерения пропали.

Заговорщики оставили помещение».

На следующий день позвонил Юсупов. Сказал, будто бы Ирину Александровну мучат сильные головные боли, лекарства не помогают, вся надежда на отца. При этом отец знал, что княгини нет в Петербурге — она еще не вернулась из Крыма.

Я умоляла отца не ехать к Феликсу. Но отец отмахнулся от моих страхов: «Я ему нужен». Он шел на заклание.

Встречу назначили на 16-е.

Утром 16 декабря отец в неурочный день засобирался в баню. Но, против обыкновения, при этом был совсем невесел.

Печально, но большую часть того дня меня дома не было.

Вечером пришла Анна Александровна. Она уже отбросила костыли, хотя сильно хромала. Ее послала царица — спросить совета отца, как поступить с больной ногой Алексея, а заодно передать подарки всем нам.

Я отвела Анну. Александровну в столовую, где отец пил свою любимую мадеру. Предложила бокал гостье. Она сделала глоток и вздохнула:

— Мы с тобой изменились, Григорий Ефимович.

— Все меняется, Аннушка.

— Я вспомнила, как увидела тебя, когда ты вошел в комнату больного царевича. Рядом с Николаем ты казался великаном.

Она снова вздохнула и передала нам подарки:

— Ее величество считает, что положение не так серьезно, чтобы надо было ехать в Царское.

— Пожалуй, только не пускайте к нему врачей.

В глазах отца была бесконечная грусть. Он уже тогда знал, какой трагически короткой окажется жизнь мальчика.

Подошло время ужина. Отец пил, но не пьянел. Даже вдруг пришел в веселое расположение духа. Катя подала ужин — рыба, черный хлеб, мед — все его любимые блюда. (Только сейчас я поняла — тот ужин был «ужином приговоренного». Перед казнью приговоренному принято давать любимую еду. Отец точно знал — это последний ужин.)

Отец ушел в спальню переодеться. Позвал меня. (Я отметила, что он выбрал самую лучшую свою рубашку — шелковую, с голубыми васильками, — ее вышивала Александра Федоровна.)

Отец стоял у раскрытого бюро. Я увидела пачку ассигнаций.

— Это твое приданое — три тысячи рублей, — сказал отец.

Около семи часов раздался звонок в дверь. Пришел Александр Дмитриевич Протопопов — министр внутренних дел, часто навещавший нас.

Вид у него был подавленный. Он попросил нас с Варей выйти, чтобы поговорить с отцом наедине. Мы вышли, но через дверь слышали все.

— Григорий Ефимович, тебя хотят убить.

— Знаю.

— Я советовал бы тебе несколько дней не выходить из дома. Здесь ты в безопасности.

— Не могу.

— Отмени все встречи.

— Поздно.

— Ну так скажи мне, по крайней мере, куда ты со брался.

— Нет. Это не моя тайна.

— Ты не понимаешь, насколько серьезно твое положение. Весьма влиятельные особы замыслили посадить на трон царевича и назначить регентом великого князя Николая Николаевича. А тебя либо сошлют в Сибирь, либо казнят. Я знаю заговорщиков, но сейчас не могу назвать. Все, что я могу — удвоить охрану в Царском Селе. Может, ты сегодня все же останешься дома? Подумай. Твоя жизнь нужна их величествам.

— Ладно.

Когда Протопопов ушел, отец сказал, ни к кому не обращаясь:

— Я умру, когда Богу будет угодно.

Потом около часа мы сидели в столовой. По просьбе отца я читала Евангелие от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…» И отец толковал: «И Слово было плотию и обитало с нами».

Часы в прихожей пробили десять. Отец поцеловал Варю, потом меня, пожелал доброй ночи, потом отослал нас спать. Они с Катей поговорили еще, вспомнили о прежней жизни в Покровском, о купаниях и рыбалке на Туре, о хозяйстве.

Я не могла уснуть. Меня заполнял страх. Когда часы пробили одиннадцать, Катя тоже легла спать. Вскоре дом погрузился в тишину, нарушаемую тиканьем часов, отсчитывающих последний час жизни моего отца в доме номер 64 по Гороховой улице.

В назначенный час отец вышел из дома. Его ждал присланный Юсуповым автомобиль.

Круг замкнулся

Теперь никто из нас уже не мог помочь отцу.

У каждого из заговорщиков были свои, особые причины ненавидеть отца.

О Феликсе Юсупове, Михаиле Владимировиче Родзянко, великой княгине Елизавете Федоровне, вдовствующей императрице Марии Федоровне сказано уже достаточно. Добавлю только, что, очевидно, заговорщики все-таки понимали бессовестность и беззаконность своих намерений, и чтобы придать им видимость порядочности и патриотичности, Родзянко, например, всячески распространял слухи о «расположенности царя избавиться от Распутина». Об этом свидетельствует Бьюкенен.

Что же касается остальных…

Великий князь Дмитрий Павлович был целиком порабощен Феликсом и пошел бы на любое преступление, чтобы угодить ему.

Капитан Иван Сухотин, такой же порочный, как Дмитрий и Феликс, видел в убийстве очередную пикантную авантюру. Кроме того, ему льстило, что его, невысокородного, позвали в компанию аристократов.

Владимир Митрофанович Пуришкевич принадлежал к числу самых влиятельных членов Думы. Феликс отвел ему интересную роль. Именно Пуришкевич, известный своей невоздержанностью и прямо истеричностью, должен был придать всему предприятию оттенок безумного порыва, за какой и судить-то нельзя. К тому же участие Пуришкевича, едва ли не каждый день выступавшего с думской трибуны с обличениями императорского дома и Распутина, способно было отвести подозрения в присутствии сугубо личных мотивов у заговорщиков.

Доктор Станислас Лазоверт — служил хирургом в санитарном поезде под командованием Пуришкевича. Он стремился угодить начальнику. Именно ему было поручено приготовить яд, чтобы отравить отца. (Много лет спустя до меня доходили слухи о том, что Лазоверт — не простой исполнитель, а ни мало ни много — английский шпион, имевший в этом деле свой интерес.)

Как бы там ни было, все они собрались ради одного — убийства.

Декорации — Как это было — Розыски — Вокруг убийства — Письмо с того света

О том, что происходило в доме Юсупова, мне известно от человека, имя которого я не решаюсь открыть и теперь.

Феликс тщательно продумал декорации предстоящего спектакля. Он мнил себя великим эстетом и даже в мелочах старался придать самому гнусному делу внешний лоск. В своем дворце на Мойке он переоборудовал винный погреб — соорудив из него роскошную комнату. (Погреб — чтобы крики обреченного не могли достигнуть посторонних ушей!)

Сводчатый потолок, арки, старинная мебель, персидские ковры, бесценная посуда, кубки, скульптуры — все это должно было, по его мысли, подавить Распутина, дать ему почувствовать, в каком высокородном доме его принимают. Столетия рода Юсуповых-Сумароковых-Эльстонов должны были взирать на отца отовсюду, указывая на его малость и ничтожество.