Александр Романов - Книга воспоминаний

Не соблазняясь великолепием разнообразных титулов Великого Князя Николая Николаевича, его младший брат Великий Князь Петр Николаевич вел скромный образ жизни в рядах офицеров Л. Гв. Драгунского полка. Его серьезная болезнь — туберкулез легких — заставила его жить продолжительное время в Египте. Он бросил службу и начал заниматься архитектурой. Это был застенчивый молчаливый человек, и разговоры за его семейным столом поддерживались его супругой, Великой Княгиней Милицей Николаевной (дочерью Князя Николая Черногорского), Милица и её сестра Стана (супруга Великого Князя Николая Николаевича) имели дурное влияние на Императрицу.

Суеверные, простодушные, легко возбудимые, эти две черногорские Княжны представляли собою легкую добычу для всякого рода заезжих авантюристов.

Каждый раз, когда они встречали замечательного человека, они вели его в Императорский дворец, как это было с пресловутым доктором Папюсом или же с Григорием Распутиным. В своих разговорах они были совершенно безответственны. Во время последнего приезда Президента Французской Республики Пуанкаре в Петербург в июле 1914 года, Милица Николаевна напала самым нетактичным образом на Австро-Венгрию и заявила, что радуется предстоящей войне. Царь сделал ей тогда строгое замечание, но ничто не могло остановить черногорок от вмешательства в государственные дела и ни выступать в ролях передатчиц пожеланий различных балканских интриганов.

Продолжая свое повествование об особах Императорской Фамилии в порядке их близости к трону, я подхожу в моим пяти братьям. Выросши и получив воспитание вдали от столицы, мы, Михайловичи, были очень мало похожи на наших дядей и двоюродных братьев. Хоть мы и были строгими верноподданными нашего Государя, мы, тем не менее, далеко не были согласны со всем, что происходило при Дворе. Мы всегда говорили то, что думали, и не стеснялись в критических суждениях.

Нас называли опасными радикалами; первая часть прозвища опасные отражала досаду придворных кругов, вторая — радикалы, быть может, и соответствовала истине, но зависла всецело от смысла, придаваемого этому слову, которым нередко злоупотребляют.

Мой старший брат Николай Михайлович был несомненно самым радикальным и самым одаренным членом нашей семьи. Моя мать мечтала о его блестящей военной карьере, и, чтобы доставить ей удовольствие, мой брат Николай окончил военное училище с отличием.

Однако истинное его призвание было в отвлеченных исторических изысканиях. Он служил в Кавалергардском полку только вследствие его дружеских отношений с Императрицей Марией Федоровной (моей тещей) и носил звание командира этого полка. Он был настолько выше, в смысле умственного развития, своих товарищей-однополчан, что это лишало его всякого удовольствия в общении с ними. Постепенно он отдалялся от связей с военным миром и проводил все свое время в исторических архивах С. Петербурга и Парижа. Его монументальная биография Императора Александра I, написанная после долгих лет собирания материалов и проверки дат, останется непревзойденной в исторической русской литературе. Ни один студент начала двадцатого столетия не мог не знать анализа событий и обозрения периода, описанного Великим Князем Николаем Михайловичем. Книга, которая была переведена на французский язык, произвела сенсацию в среде французских наполеонистов, заставив их пересмотреть, исправить и даже пересоставить целый ряд исторических трактатов.

Французская Академия избрала его своим членом — честь, которой почти никогда не удостаивались иностранцы, и его всегда осыпали приглашениями прочесть лекции во французских исторических обществах. Его глубокие познания в области французской культуры и его зрелое понимание римской цивилизации помогло ему завязать дружбу со многими выдающимися французскими писателями и учеными. В Париже он чувствовал себя, как дома, хотя большинство парижан и удивлялось при виде того, что русский Великий Князь предпочитает направлять свои стопы в сторону Коллеж де Франс, а не по направлению Монмартра, и его скромная привычка жить в старом Отеле Вандом, заставляла метрдотелей и владельцев гостиниц высказывать опасения, что дела Великого Князя пошатнулись.

Николаю Михайловичу было, по-видимому, определенно неприятно объяснять многое из того, что происходило в России, своим друзьям в Коллеж де Франс и в Палате депутатов. Не могу сказать, чтобы я был вполне согласен с его офранцуженными политическими симпатиями. Будучи горячим поклонником парламентарного строя и убежденным почитателем словесных дуэлей Клемансо — Жореса, он не хотел допустить того, что создание в России конституционного строя по образцу III французской республики закончилось бы полным провалом.

Истина заключалась в том, что он родился не в той стране, где ему следовало бы родиться. В гвардии ему дали прозвище Филиппа Эгалитэ, но авторы этого прозвища не подозревали, что их царственный однополчанин шел в своем демократизме гораздо дальше, нежели брат французского короля, который мечтал воспользоваться революцией, как трамплином для достижения собственных честолюбивых планов. Мой брат Николай обладал всеми качествами лойяльнейшего президента цивилизованной республики, что заставляло его часто забывать, что Невский проспект и Елисейские поля — это далеко не одно и то же.

Пространное письмо, адресованное им в июле 1916 года Государю Императору, содержало в себе нисколько абзацев, написанных по-французски. Дорогой Никки, объяснял Великий Князь Николай Михайлович в постскриптуме: извини меня за французскую речь, но мне кажется, что на этом языке я нахожу боле удачные выражения, чтобы высказать мои мысли… Блестящей стилист, обладавший талантом художественной прозы, он, вероятно, сознавал, что его галлицизированные мысли будут звучать по-русски по меньшей мере странно.

К моему старшему брату можно было бы легко применить пушкинскую эпиграмму, посвященную Чаадаеву:

Я не знаю никого другого, кто мог бы с большим успехом нести обязанности русского посла во Франции или же в Великобритании. Его ясный ум, европейские взгляды, врожденное благородство, его понимание миросозерцания иностранцев, его широкая терпимость и искреннее миролюбие стяжали бы ему лишь любовь и уважение в любой мировой столице. Низменная зависть и глупые предрассудки не позволили ему занять выдающегося положения в рядах русской дипломатии, и вместо того, чтобы помочь России на том поприще, на котором она более всего нуждалась в его помощи, он был обречен на бездействие людьми, которые не могли ему простить его способностей ни забыть его презрения к их невежеству. С этой точки зрения жизнь его была прожита без пользы. В ранней молодости он влюбился в принцессу Викторию Баденскую — дочь нашего дяди Великого Герцога Баденского.