Анри Шарьер - Бабочка

— Учительствовал.

— Он жив?

— Да.

— Если он жив, почему ты говоришь о нем в прошедшем времени?

— Потому что он жив, а я умер.

— Не говори так. Что ты сделал?

Молнией пронзает меня мысль, что глупо говорить о моей невиновности, и я отвечаю поспешно:

— Полиция утверждает, что я убил человека, и если они это говорят, значит, это правда.

— Это был торговец?

— Нет. Сутенер.

— И за сведение счетов в преступном мире тебя приговорили к пожизненному заключению и каторжным работам? Не верю. Это было случайное убийство?

— Нет, преднамеренное.

— Просто невероятно, сын мой. Что я могу сделать для тебя? Хочешь помолиться со мной?

— Господин священник, простите меня, но я не получил религиозного воспитания и не умею молиться.

— Ничего, сын мой, я помолюсь за тебя. Бог любит всех, даже некрещеных. Повторяй за мной. Хочешь?

У него такие мягкие глаза и такое доброе лицо, что мне неудобно отказаться. Следуя за ним, я становлюсь на колено. «Отче наш, иже еси на небеси…» Слезы текут, из моих глаз, и добрый пастырь, заметив это, снимает дрожащим пальцем слезу с моей щеки, подносит ее ко рту и выпивает.

— Твои слезы, сын мой, это величайшее вознаграждение, которое Господь Бог мог послать мне сегодня через тебя. Спасибо.

Он целует меня в лоб.

— Сколько времени ты не плакал?

— Четырнадцать лет.

— Четырнадцать лет? А когда ты плакал в последний раз?

— В тот день умерла моя мать.

Он берет мою руку в свою и говорит:

— Прости людей, которые причинили тебе горе.

Я вырываю руку.

— Нет, только не это! Никогда не прощу! Хотите, исповедуюсь перед вами, святой отец? Каждый день, каждую ночь, каждый час и каждую минуту я думаю о том, когда и как смогу убить людей, которые привели меня сюда.

— Ты говоришь это и веришь в свои слова, сын мой. Ты молод, очень молод. Когда повзрослеешь, откажешься от мести.

По происшествии 34 лет я думаю так же, как и он.

— Что я могу сделать для тебя? — снова спрашивает священник.

— Преступление, святой отец.

— Какое?

— Пойти в 37 камеру и сказать Деге, чтобы он попросил через своего адвоката перевода в Канны. Я это сделал сегодня. Надо торопиться, чтобы попасть на один из пунктов, где собирают партию на Гвиану. Если упустим корабль, придется два года ждать следующего. После того как вы у него побываете, вернитесь сюда.

— Под каким предлогом?

— Скажите, что забыли молитвенник. Я жду.

— А почему ты так спешишь в это страшное место?

Я смотрю на священника — это истинный посланник Божий, и я верю, что он меня не выдаст. Я говорю:

— Чтобы поскорее сбежать, святой отец.

— Бог тебе поможет, сын мой, я в этом уверен, и ты построишь жизнь заново. Я это чувствую. У тебя добрые глаза и благородная душа. Я иду в 37 камеру. Жди ответа.

Он вернулся очень скоро. Деге согласен. Священник оставил у меня молитвенник до завтрашнего утра. Луч света проник сегодня в камеру в образе этого святого человека.

Если Бог действительно существует, то почему он позволяет жить на земле столь разным людям? Обвинитель, полицейские, всевозможные полины — и против них всех священник — тюремный священник. Визит этого святого человека принес мне облегчение.

Ровно через неделю, в четыре часа утра, мы стояли, — семеро мужчин — в коридоре тюрьмы. Рядом стоят тюремщики.

— Раздеться!

Мы раздеваемся медленно. Холодно, появляется гусиная кожа.

— Положите вещи. Полшага влево, шаг назад! Каждый стоит напротив связки.

— Одеться!

Тонкая рубашка, что была на мне несколько минут назад, сменяется толстой и жесткой, а костюм — колючими шерстяными брюками и жакетом. Ботинки исчезают и вместо них появляются тапочки. До сегодняшнего дня мы выглядели нормальными людьми. Я оглядываю шестерых товарищей: ужас! Мы потеряли облик человеческий. В две минуты превратились в осужденных.

«Направо, строем, шагом-арш!» — в сопровождении десятка двух полицейских мы вышли во двор и поднялись в закрытый грузовик, который повез нас в Белю — тюрьму Канн.

Сразу по прибытии нас отвели в главное управление. Начальник с царственным величием восседал за письменным столом.

— Внимание! С вами будет говорить начальник.

— Заключенные! Вы будете находиться здесь до отправки на каторжные работы. Это обычная тюрьма. Вы обязаны все время соблюдать тишину! Не стоит рассчитывать на посещения родственников или письма. В вашем распоряжении два выхода: один на каторгу, другой — на кладбище. За плохое поведение мы сажаем на 60 суток в карцер на хлеб и воду. Никто еще не выдержал двух сроков карцера. Вы сгибаетесь или ломаетесь. Кто хочет, тот поймет!

Он повернулся к Пьеро-придурку, которого привезли из Испании.

— Твоя профессия?

— Охота на быков, мосье начальник.

Начальник вскипел и закричал:

— Выведите этого человека отсюда!

Менее чем через две минуты «тореадора», избитого четырьмя или пятью тюремщиками, быстро выносят. Слышен его крик: «Сволочи, пятеро на одного, да еще с дубинками, сволочи». Крик смертельно раненого зверя, а потом тишина — слышно только, как что-то тяжелое волокут по земле. Тот, кто после этого ничего не понял — не поймет никогда. Деге стоял рядом со мной. Одним пальцем он притронулся к моим брюкам. Я понял, что он хочет сказать: «Веди себя хорошо, если хочешь живым добраться до каторги». Через десять минут каждый из нас (кроме Пьеро-придурка, которого бросили в подвал) сидел в камере, в дисциплинарном отделе распределителя.

Судьбе захотелось, чтобы моя камера оказалась рядом с камерой Деге. Перед этим нам представили красноволосое одноглазое чудовище ростом метр девяносто, а то и больше, и с новеньким кнутом в правой руке. Это надзиратель-заключенный, которому дали должность палача и мучителя. Осужденные дрожат перед ним: тюремщики позволяют ему бить и пытать заключенных, и он не несет ответственности в случае чьей-либо смерти. Позже, находясь в комнате первой помощи, я услышал рассказ о жизни этого человекоподобного животного. Надо отдать должное начальнику распределителя — он удачно выбрал палача.

Этот тип был грузчиком. В один прекрасный день он решил покончить с собой и прихватить на тот свет жену. Для этого он воспользовался динамитом. Это чудовище лежало рядом с женой. Она спала. Он зажег сигарету и воспользовался ею, чтобы поджечь запал, который лежал между его головой и головой жены. В результате сильнейшего взрыва жену собирают по косточкам, часть шестиэтажного здания рушится, похоронив под собой троих детей и семидесятилетнюю старуху. Большинство жильцов тяжело ранены. Он, Трибуйард, потерял часть левой кисти, левое ухо и глаз и подвергся операции на мозг.