Тензин Гьяцо - Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай-ламы XIV

Первые еще до того, как мы оставили Лхасу, решились следовать за мной, куда бы я ни направился. Но последние шли только для того, чтобы меня защитить, и большинство из них хотело бы вернуться в Тибет для того, чтобы продолжать борьбу. На второе утро я был все еще слишком слаб для того, чтобы скакать. Однако мы подумали, что необходимо двигаться для того, чтобы освободить арьергард из кхампа и солдат. Поэтому мои помощники помогли мне забраться в широкое седло дзо - это смесь яка и коровы, - покладистого животного с легким нравом. На этом примитивном тибетском транспорте я и покинул мою страну. При пересечении границы ничего особенного не произошло, местность была одинаково дикой и ненаселенной и с той и с другой стороны. Я увидел границу сквозь дымку болезни, усталости и несчастья, состояния более горестного, чем я могу описать.

Однако никто не смог бы остаться совсем унылым, встретившись с той симпатией, которую мне выразили уже в первых деревнях и городах Индии. Нам все еще нужно было путешествовать целую неделю и одолеть несколько горных перевалов, чтобы достичь шоссе или железной дороги.

Но на пути я с радостью встретился с одним чиновником, которого знал еще по первому посещению Индии. Затем меня встретили специальный офицер связи и переводчик, которые были со мной во время моего прошлого визита, после чего мне была доставлена очень сердечная телеграмма от господина Неру:

"Мои коллеги и я приветствуем Вас и посылаем наши поздравления по случаю Вашего благополучного прибытия в Индию. Мы будем счастливы предоставить необходимые средства и удобства для Вас, Вашей семьи и свиты, необходимые для пребывания в Индии. Народ Индии, который Вас так почитает, без сомнения, сохранит традиционное уважение к Вашей личности. Добро пожаловать".

Когда мы добрались до железной дороги в Тезпуре, я был удивлен и даже поражен, когда обнаружил тысячи телеграмм с добрыми пожеланиями и около ста журналистов и фотографов, представлявших газеты всего мира, которые прибыли в это отдаленное место, чтобы встретить меня и услышать то, что они называли "историей года". Я был очень тронут, обнаружив такой большой интерес к моей судьбе, но в тот момент я просто не мог говорить с ними без напряжения. Мой ум не был готов для этого, тем более в такое время, когда всякое слово должно было быть тщательно обдумано, чтобы не нанести вред моему народу в Тибете.

Поэтому я ограничился тем, что распространил заявление, в котором кратко изложил - прямо, но в очень сдержанных выражениях - последние события той истории, которую я рассказывал в этой книге.

В заявлении я выражал искреннюю признательность за доброжелательные послания, которыми меня осыпали, и за гостеприимство индийского правительства. Далее, в нем добавлялось (и это было написано в третьем лице), что Далай-лама желал бы в данный момент выразить свое глубокое сожаление о трагедии, которая охватила Тибет, и что он от всей души надеется, что эти беспорядки вскоре прекратятся без дальнейшего кровопролития.

Двумя днями позже в Пекине было сделано заявление, которое начиналось следующими словами: «Так называемое "Заявление Далай-ламы" является грубой фальшивкой, неаргументированной, полной лжи и петляний». После описания событий глазами китайских Коммунистов и настоятельного повторения, что я был Похищен мятежниками из Лхасы, в нем говорилось, что я просто выражаю волю империалистических агрессоров, И предполагалось, что не я сам сделал это заявление.

В эти дни китайцы также яростно ополчились против "империалистов и индийских экспансионистов". Ведь так легко ранить словами и так легко на поверхности показаться убедительным, если не заботишься об истине. Некоторые резкие ответы были высказаны спикером индийского парламента. Но я не мог себе позволить вступать в споры, в которых китайцы выражались про сто оскорбительно. Относительно искажения истины, которое ими совершалось, я лишь ограничился вторым кратким заявлением для прессы несколькими днями позже, в котором подтверждалось, что я действительно издал первое заявление и не меняю своей позиции.

Опять-таки меня поражало то, как китайцы обвиняют в нашем восстании всякого, кого только можно к этому делу привязать, подобно тому, как раненая собака бросается на каждого. В разные времена они пытались возложить вину за происходящее на воображаемых несуществующих "империалистов", на тибетцев, живущих в Индии, на индийское правительство, на "правящую клику" Тибета, как теперь обозначали мое правительство. Они не могли позволить себе признать истину, что восстание поднял сам народ, который китайцы, как они утверждали, пытались освободить, и народ самостоятельно поднял это восстание против их "освобождения", и что правящий класс Тибета гораздо больше, чем народ, хотел бы достичь соглашения.

Вскоре после того, как я достиг Тезпура, индийское правительство послало специальный поезд, который доставил нас в Мисор, у подножия Гималаев к северу от Дели, где для меня было подготовлено временное жилище. Это было путешествие, занявшее несколько дней и подарившее незабываемые переживания, поскольку, где бы только поезд ни останавливался, приветствовать нас собирались громадные толпы народа. Я помню гостеприимство индийского народа во время моего предыдущего визита. Но теперь в нем были новые черты - сердечного сочувствия.

Это согревало мое сердце и заставило вспомнить тибетскую пословицу: "Боль существует как мера удовольствия". Понятно было, что они пришли не просто посмотреть на меня, а выразить свои симпатии Тибету.

Тем не менее, я был очень рад, когда мы добрались до Мисора и я смог наконец отдохнуть от целого месяца путешествий и напряжений и спокойно поразмыслить над нашими проблемами.

Я прожил в Мисоре год, до той поры, пока индийское правительство не предложило мне дом, который я мог использовать столько, сколько необходимо, в месте, именуемом Дхарамсала. Это на крайнем северо-западе Индии, где я живу и сейчас.

Вскоре после того, как я достиг Мисора, меня навестил господин Неру, и я был счастлив вновь побеседовать с ним. В июне я сделал еще одно заявление для прессы. До этого времени я публично не делал никаких резких заявлений о китайских коммунистах, поскольку знал, что в Китае так много хорошего, и не хотел допустить мысли, что Китай откажется от разумных переговоров. Но беженцы из Тибета полились рекой, и я был приведен в ужас их рассказами. Меня заставили увидеть, что китайцы вознамерились подавить Тибет простым зверством.

Я вынужден был начать высказываться значительно резче. Я заявил, что, возможно, пекинское правительство не знает точно, что делают его представители. И в действительности я не мог поверить, что Мао Цзэ-дун одобрил все это. Я предложил, что, если бы они предоставили возможность международной комиссии расследовать факты, то я и мое правительство с удовольствием Приняли бы заключение такой комиссии. Мы все еще Надеялись на разумное соглашение и на самом деле даже сейчас продолжаем желать его. Но китайцы никогда не принимали этого предложения. На пресс-конференции я также формально отказался от "Соглашения из 17 пунктов". Я сделал это по своей собственной инициативе, но когда в Мисоре мне впервые в жизни выдался случай встретиться с экспертами по международным отношениям, они подтвердили, что это было сделано правильно.