Надежда Мандельштам - Вторая книга

Мандельштам покупал и просматривал издания Центроархива, и среди них было много книг с делами террористов. О казненных говорить плохо он не стал бы, но его всегда удивляла скудость и ограниченность этих людей. (Мне хотелось бы, чтобы Кибальчич составлял исключение, но его дело, кажется, никогда не издавалось. Во всяком случае, мы его не видели.) Террор, как бы он ни проявлялся, был Мандельштаму ненавистен.

А в дни нашей ранней близости, в Киеве девятнадцатого года, Мандельштам был, пожалуй, единственным, который думал о смысле событий, а не об их непосредственных последствиях, как старшие, и не о пестрых проявлениях "нового", как молодые. Старших беспокоят существенные вещи: развал правовых норм и понятий, крушение государственности и хозяйства, младшие упивались тем, что отцы называли демагогией, с какой бы стороны она ни шла, и запоминали про запас случаи, которые так или иначе собирались потом использовать, а пока что жадно впитывали то, что ощущалось как последний день. Мы иногда раскрывали газеты, но не могли их читать, потому что уже тогда началось бурное воспитание народа и для этого разрабатывался особый язык постановлений, речей и прессы.

Однажды Мандельштам мне сказал, что "они" строят свою партию на авторитете наподобие церкви, но что это "перевернутая церковь", основанная на обожествлении человека. Разговор происходил в ванной комнате, обложенной кафелем, с двумя окнами и белой печкой. Он вытирал руки и вдруг заметил, где он: "Странный разговор для такого места"... Мысль настигла его в неподходящем месте и в неподходящую минуту: мы спешили поужинать, чтобы потом пойти в "Хлам".

Под самый конец, когда большевики перед уходом расстреливали заложников [17] ...большевики перед уходом расстреливали заложников... - Террор в Киеве, аналогичный тому, что проводился в Одессе, -см. "Окаянные дни" ИА.Бунина - начался с первых дней вступления большевиков. Председателем Всеукраинской ЧК был известный Лацис. В середине августа в город прибыл не менее знаменитый Петере, специально посылавшийся в эвакуируемые города для наведения последней "чистки". 29 aвгуста в киевских "Известиях" успели поместить список 127 расстрелянных "в порядке красного террора". , мы увидели в окно - к этому времени Мандельштама уже выгнали из гостиницы и он жил с братом в кабинете моего отца - телегу, полную раздетых трупов. Они были небрежно покрыты рогожей, и со всех сторон торчали части мертвых тел. Чека помещалась в нашем районе [18] Чека помещалась в нашем районе... - Семья Хазиных жила на Институтской улице в районе Старого Киева, переходящем в аристократический район Липки. На пересекающей Институтскую Садовой улице в бывшем генерал-губернаторском доме располагалась губернская ЧК (всего в Киеве действовало до 16 "чрезвычаек" во главе с Всеукраинской, помещавшейся в бывшем великокняжеском дворце). Рядом, в учреждении Собеза, в секции эстетического воспитания детей, служили в то время Мандельштам и Эренбург. Ср. в одной из статей Эренбурга: "В коридоре киевской "губчека" висел плакат: "Не целуйте детей. Поцелуй -источник заразы. губкомздрав"... А в соседнем доме помещался "собес". В саду каждый день умные и честные педагоги обсуждали устройство "Дворца ребенка". Тонкий забор отделял этот сад от другого, где каждую ночь пытали и убивали безвинных людей" (Донская речь. Ростов-на-Дону. 1919. 27 ноября (10 декабря). , и трупы через центр вывозились, вероятно, за город. Мне сказали, что там был сделан желоб, чтобы стекала кровь, - техника еще была наивной. В другой раз солдаты провезли на телеге обросшего бородой человека с завязанными назад руками. Он стоял в телеге на коленях и вопил во весь голос, взывая к людям, чтобы они спасли, помогли, потому что его везут на расстрел. В тот год толпа могла отбить заключенного, но на улицах никого не было - комендантский час... Мы видели, как он отбивается от солдат, пытавшихся заткнуть ему рот. Все это промелькнуло и тут же исчезло, но я и сейчас вижу этого человека, только его, скорее всего, везли не на расстрел - расстреливали в самой Чека, на горе, а телега шла под гору. Думаю, его переводили в Лукьяновскую тюрьму, а может, даже в больницу.

Нам пришлось видеть из другого окна, выходившего на городскую Думу, как разъяренная толпа после прихода белых ловила рыжих женщин [19] Нам пришлось видеть из другого окна, выходившего на городскую Думу, как разъяренная толпа после прихода белых ловила рыжих женщин... Это день 31 августа, когда в Киев входили воинские части галичан-петлюровцев (на следующий день ушли) и добровольцев. Были открыты на обозрение дворы и подвалы "чрезвычаек". Картина превосходила самое жес-токое воображение. Потрясенные люди искали тела родных и близких. Вспыхнувшие погромные настроения толпы вылились в поиски еврейских женщин-чекисток. Маячили имена Розы (о "товарище Розе", следователе полтавской ЧК, рассказано в дневниках В.Г.Короленко) и Бош (очевидно, Евгении Бош, раньше зверствовавшей в Пензе). В этот же день Мандельштам выехал с братом из Киева в уже занятый раньше белыми Харьков, потом - в белый Крым. В стихотворении "Как по улицам Киева-Вия..." (апрель 1937 г.) воссоздан день 31 августа 1919 г. Это стихотворение - памятник неизвестной женщине, ищущей в застенках эпохи своего убитого мужа. Строчка: "Пахнут смертью господские Липки" - говорит сама за себя. и буквально разрывала их на части с криком, что это чекистка Роза. На наших глазах уничтожили нескольких женщин. Уже без Мандельштама [20] Уже без Мандельштама- город на несколько часов был захвачен красными. - Речь идет об "исходе" деникинцев из Киева 1-3 октября 1919 г. в результате набега считавшихся отрезан-ными красных частей. После обратного взятия города началась полоса еврейских погромов. - он успел уехать город на несколько часов был захвачен красными. Они прорвались к тюрьме и выпустили заключенных, а затем красных выбили и отдали город на разграбление победителям. Жители охраняли дома и при появлении солдат били в медные тазы и вопили. Вой стоял по всем улицам. На улицах валялись трупы. Это было озверение гражданской войны. Карнавал кончился и лишь изредка возникал потом в пестрых постановках московских театров. Кому нужен был этот карнавал или, вернее, потрава?

Я не поехала с Мандельштамом в Крым, но не потому, что поверила словам Эренбурга. Он собрался в несколько минут, воспользовавшись неожиданной оказией - на Харьков отправляли специальный вагон с актерами. Все власти любили актеров - красные и белые. Мандельштаму нужно было уехать из Киева, где его никто не знал, а он всегда привлекал к себе злобное внимание толпы и начальников любых цветов. Я обещала приехать в Крым с Эренбургами, но не решилась [21] Я обещала приехать в Крым с Эренбургами, но не решилась... Сохранились обрывки писем Надежды Хазиной к Мандельштаму (1919 г.). 17/30 сентября: "От вас ни единого слова уже три недели... Не знаю, выезжать или нет..." 13/26 октября: "Получила 13 [26] октября телеграмму, отправленную 18 сентября [1 октября]. Вы пишете, что собираетесь в Киев - зачем? Отчего хотите уехать из Крыма? Страшно волнуюсь, как вы проедете. Здесь ходят всякие страшные слухи о дороге... Посылаю вам письмо с Исааком [Рабиновичем]. Вы его встретите в Харькове... Сейчас дорог каждый день, если решили приехать, приезжайте скорее". Ноябрь: "Только что звонил Илья Григорьевич [Эренбург] и сказал, что мы сможем ехать в четверг. Если удастся, я выеду в Харьков и в Харькове буду ждать инструкций, ехать ли в Крым или ждать вас в Харькове". - за порогом дома лилась кровь. А насчет легкомыслия Мандельштама - я уже поняла, что это просто легкое приятие жизни. Он уже тогда знал, что уклониться нельзя ни от чего и надо принимать то, что есть. Он пытался привить и мне такое отношение к жизни, но на это способен не каждый. И не каждый может жить текущей минутой, как Мандельштам. Я не могла. "Лоном широкая палуба [22] "Лоном широкая палуба"... - Из обращенного к Н.Я.Мандельштам стихотворения 1922 г.: О, сколько раз ей милее уключин скрип, Лоном широкая палуба, гурт овец И за высокой кормою мельканье рыб! С нею безвёсельный дальше плывет гребец. ("С розовой пеной усталости у мягких губ...") " казалась мне гораздо более приятным способом передвижения, чем напрасные усилия безвесельных гребцов. Не я одна тосковала по устойчивости. В нашей жизни все полвека устойчивость была иллюзорной. Устойчивые дома рушились один за другим. В нашу эпоху ничего устойчивого не было, и лозунг Ахматовой: "Сейчас надо иметь только пепельницу и плевательницу" - вполне себя оправдал.