Анатоль Костенко - ЛЕСЯ УКРАИНКА

Волынь славилась не только своей красотой, но и крайней нищетой. Лучшие земли, леса и пастбища еще в далеком прошлом захватила шляхта. Крестьяне вынуждены были осваивать солончаковые почвы, осушать болота. Не мудрено, что в каждой избе царила нужда. Лишь тяжкий, бесконечный труд на помещичьих землях спасал от голодной смерти. Не сыскать избы, в которой хлеб бывал ежедневно: вся Волынь кормилась картошкой. Крестьянские дети — неумытые, в истрепанных лохмотьях — всегда голодали.

Ужасающим был и крестьянский быт. На следующий День после приезда Леся и Михась заметили, что во многих избах Колодяжного отсутствуют дымовые трубы. Бросились к матери с расспросами.

— Что правда, то правда: в этих краях сохранились избы без трубы — так называемые курные избы.

— А печка там есть?

— Есть.

— Куда же уходит дым? — не унимались дети.

Назавтра они зашли в курную избу. Под соломенной крышей обыкновенный пятистенный сруб из деревянных кругляшей с несколькими узенькими щелями-окошками. Ни дымохода, ни трубы в избе не было. Дым из печи валил прямо в избу. Сенная и наружная двери распахнуты: на улице было тепло. В зимнюю пору дым заполнял всю избу, и, когда уже совсем невмоготу становилось, открывали дверь, и плотное облако выползало в сени, а оттуда наружу. Стены, потолок, все, что находилось в комнате, покрывалось толстым слоем сажи. Иные избы были и вовсе без потолка.

Когда глаза привыкли к полумраку, Косачи поразились страшному убожеству жилища. Даже простая деревенская миска и та считалась роскошью. Ели из «долбанок» — небольших углублений, наподобие лунок, в горбыле, специально вставленном вместо доски в стол. После еды эти лунки вытирали тряпкой, иногда мочалкой. В Колодяжном дети Косачей по-настоящему узнали бедствия народа.

Через какие-нибудь две-три недели они уже почти не отличались от сельских ребят ни одеждой, ни поведением. Вместе со своими сверстниками Леся купалась в пруду, играла в салки, гуси-лебеди, хрещики. Или выходила навстречу стаду, возвращающемуся к закату солнца в село. Рассядутся босоногие ребятишки на лужайке, песни поют и ждут, когда вдали покажутся первые коровы, затем все стадо, а за ним немолодой уже пастух в постолах, увешанный сумками, со свирелью за ремнем. Дети подбегут к нему, окружат со всех сторон и просят пастуха сыграть или спеть песенку.

Солнечное лето пролетело незаметно. Наступила осень, а вместе с нею и необходимость возвращения в Киев. Конечно, Леся никак не могла предположить, что это было последнее беззаботное, радостное лето.

Наступающий год принес Лесе немало страданий и горя. Еще в начале зимы появились боли в пальцах левой руки. Болезнь принудила отказаться от занятий музыкой, что было большим ударом для Леси. Ведь она всерьез увлекалась музыкой, даже сочиняла пьески-миниатюры.

Ни лечение, ни колодяженское лето не заглушили болезнь. Напротив, состояние ухудшилось. Осенью девочка совсем извелась, рука вспухла, посинела, а боль — нестерпимая. Зимой Леся так писала бабушке о своей беде:

«У меня до сих пор болит левая рука, так что ничего невозможно делать: ни шить, ни играть, ни что-либо держать в руке, потому я так коряво пишу. Раньше была совсем слабенькой, а теперь будто бы получше, однако я никогда не бывала совсем здоровой, так как рука болит всегда. Раньше я смазывала руку йодом и окунала ее в соленую воду. Но после кожа на руке облазит, и сейчас я прекратила это делать. На праздники никуда не ходила. А третьего дня отмечали годовщину со дня рождения Шевченко, — пошла и я, и Миша, и Лиля — там мы читали стихи…»

Диагноз — костный туберкулез. Выход один — операция — таков приговор врачей. В октябре Петр Антонович привез дочь в хирургическую клинику Киевского университета. Профессор Ринек, который осмотрел Лесю, не вызвал у нее симпатии. Как свидетельствует один из современников, он напоминал кондора из иллюстраций к книге Жюля Верна «Дети капитана Гранта». Поседевшая голова крепко сидела на длинной красной шее, чисто выбритое лицо с горбатым носом, и впрямь напоминавшим клюв. После разговора с Петром Антоновичем профессор подошел к Лесе. Его глаза, еле заметные из-под тяжелых век и мохнатых бровей, внимательно всматривались в удрученную пациентку. Затем он спросил:

— Как зовут тебя и сколько тебе лет?

— Двенадцать с половиной. Зовут Леся.

— Мы решили оперировать твою руку. Может быть, придется удалить одну-две маленькие косточки. Боишься?

— Боюсь.

— Но ведь не оперировать нельзя — под угрозой вся рука. И не только… Не надо бояться, больно не будет. Позже немного будет болеть… Сделаю все, что смогу, чтоб было хорошо дочери и племяннице моих друзей по университету. Ты помнишь своего дядю — Михаила Драгоманова?

— А как же. Часто его вспоминаю.

— Пишешь?

— Нет. Не смею. Может, у него времени нет возиться с моими письмами.

— Напрасно. Вот вылечим тебя — и пиши. Не забудь передать ему мой привет — скажешь, от шулявского Гиппократа, он догадается.

Леся поблагодарила профессора, теперь он стал ей ближе и симпатичнее.

Операция прошла удачно. Рука зажила. А пальцы так и остались искалеченными. Теперь пришлось навсегда распроститься с мечтой о музыкальном творчестве. Но хотя Леся уже не в силах заниматься композицией, музыка сыграла огромную роль в ее литературных опытах, всегда была верной сестрой-советчицей. В тяжкие минуты жизни музыка утешала, гасила отчаяние, разгоняла тоску.

Обращаясь к своему фортепиано, как к живому, близкому другу, поэтесса писала:

В нем находила отраду, когда плакала и рыдала, когда «горе предугадала, что тучей встанет на пути моем!». Фортепиано помогало рассеять «тяжелый туман», и тогда

Заглушённая, стреноженная стихия все же давала о себе знать. Она, как эхо, время от времени звучала в ее поэтическом литературном творчестве. Мечта, не осуществившаяся в нотах и партитурах, возрождалась в гибкости, пластичности и музыкальности поэтических строк.

Кроме операции, Леся тяжело переживала еще одно событие: разлуку с ближайшим и преданным другом — старшим братом Михаилом. До сих пор, сколько она себя помнила, вся ее жизнь протекала в едином русле с братом — сердечным и добрым, советчиком и защитником. Но всему приходит конец. Успешно выдержав вступительные экзамены за пятый класс гимназии, Михась покинул Колодяжное. Нежная, трогательная дружба продолжалась, но это была уже дружба на расстоянии.