Исмаил Ахмедов - Служба в сталинском ГРУ И побег из него. Бегство татарина из разведки Красной армии

Одним из его исключительных качеств было то, что он был мужем одной женщины, что было редко в те дни среди татар. Я думаю, что это было результатом влияния сочинений его прогрессивных современников, в особенности, татар Крыма, которые призывали пробудить наш народ от вековой отсталости. Как мальчик, не понимая социальных причин за и против моногамии, я всегда был счастлив тем, что отец был мужчиной одной женщины. Сосед по другую сторону от нас имел четыре жены, и они всегда дрались, в то время как наш дом оставался мирным и спокойным. На верхнем конце нашей улицы жил бухгалтер так комфортабельно, что имел закрытое купальное место там, где его участок примыкал к Уралу. Он имел двух жен, но объяснил мне, что его дом свободен от криков и драк так же, как и наш, поскольку его женами были сестры.

Несмотря на прогрессивные взгляды отца на женитьбу, его невеста была выбрана им согласно обычаям времени, с согласия семьи. Как это было доказано в его случае, этот метод сработал более счастливо, чем это часто случается при нынешнем методе. Мать также была старшей из детей ее семьи из четырех девочек и двух мальчиков, которая была частично башкирской, частично казацкой со многими казацкими родственниками. Ее отец был по тогдашним стандартам богатым человеком, наследником поколений купцов, имеющих дело с текстилем, древесиной и мехом. Этот дедушка много путешествовал за пределами России, посещал Турцию, Иран и Аравию. Поскольку он совершил паломничество в Мекку, он был хаджи, титул, который давался мусульманам, которые были в священном городе. В конце нашей улицы, где она достигала Урала, он имел прекрасный дом, лучший в нашей округе, где стояли дома из глины бедных людей. Дедушкин дом был двухэтажным или трех-, поскольку, он имел также чердак. Он был полон хорошей мебели, доставленной из Петрограда и имел полки, полные книгами на многих языках, включая русский, язык, на котором большинство нашего народа отказывалось учиться. В результате, моя мама получила образование, редкое для татарской женщины, была обучена чтению, письму, арифметике и таджвиду. Тем не менее, ее не учили русскому языку, которого мой отец знал весьма ограниченно.

Несмотря на прошедшие годы, никогда не забуду, какая моя мама была тонкой и очень красивой женщиной. Также не забуду, какой она была нежной и приветливой. Это было не мягкость. Мать была действительной передовой женщиной своей эры и местности. Она умела стрелять и ездить верхом на коне как мужчина. Она умела также варить все, что она любила. Стройная, она должна была быть роста 1, 55 м. Она была светлой с голубыми глазами, со светлой кожей и волосами золотого цвета. Эти волосы были для меня удивительным предметом. Она плела их до талии в два длинных ряда. В праздники, как это было модно тогда, он прикрепляла ряд золотых и серебряных монет к концу каждой своей пряди. В завершение наряда она на каждую руку надевала набор золотых и серебряных браслетов с драгоценными камнями, не крупными, но настоящими из рубина, жемчуга, александрита, аметиста. Какая она была тогда обворожительной и как мы все были горды за нее!

Когда я был очень маленьким, мама, как все женщины, одевала чапан. Он был красивым, цвета радуги, покрывающий ее с головы до пяток и лишь с одним разрезом для глаз. Он покрывал не только ее любимое лицо, но был громоздким и обременительным. Когда мне было шесть или семь лет, отец откликнулся на прогрессивные учения крымских татар больше чем словами и преподаванием. Он снял чапан с матери раз и навсегда. С этого времени она одевалась так, как делали татарские женщины до тех пор, пока нашу религию не одолело ханжество. С тех пор до ее смерти ее одежда в рабочие дни состояла из плиссированной блузки из хлопка или шерсти и юбки из подобных же материалов, разумеется, длиной до земли. В праздники она блестела в яркой шелковой блузке и юбке, с золотыми монетами, заплетенными в складки ее блузки. В такие праздники голова моего отца была яркой как его тюбетейка со многими цветами и с замысловатыми узорами.

Как я говорил, мать была удивительной поварихой. Она была хороша по части русских блюд, борща, супа, пирожков, но она была превосходна с татарскими блюдами. Больше я никогда не пробовал или попробую что-либо подобное ее перемячам, сделанных из рубленной баранины, покрытой тестом и жареными в масле, или белеша, покрытого пирога из кролика, картофеля, риса и морковки, испеченного в печи. И для нас, детей, она всегда имела чак-чак, смесь сваренной в масле кусков теста и меда, весьма липкое, но очень вкусное угощение.

Мы всегда ели на деревянном полу, покрытом ковром. Еда всегда начиналась с умывания рук теплой водой и мылом с последующим вытиранием полотенцем. Затем мы молились. Обычно молитву произносил отец. Когда он был в отъезде, то это делала мама до тех пор, пока мне не исполнилось восемь, когда я взял эту функцию на себя, к тому времени успев выучить наизусть несколько частей из Корана. Увы, не так хорошо я знаю его сегодня. У нас было немного ножей и вилок, однако, мы их использовали не так часто. После молитвы отец начинал резать мясо, давая каждому ребенку по ребру, которые жевали его, громко чавкая. Затем приходила очередь за супом, которого мы ели ложками, затем ели йогурт и завершали еду чаем. В конце еды также было обычаем еще раз мыть руки.

Мать не только всегда варила все, что мы любили, но она никогда на ругалась на нас, если даже мы вели себя не так хорошо. Обычно счастливая, он пела и журчала, когда заботилась о нас и работала. Ее любимой песней была «Когда поспевает яблоко, и оно поспело, то падает на трон хана». Она была печальна и озабочена лишь тогда, когда отец был в отъезде, и она тихо затягивала «Если ты не вернешься ко мне весной, мой любимый, я буду ждать тебя осенью».

Моим ранним личным воспоминанием является болезненное событие — мое обрезание. Это случилось, я думаю, когда мне было четыре. Если бы я был старше, то я мог бы быть подозрительным, не только потому, что отец, но и дедушка приехал на карете к дому, чтобы взять меня с собой. Мы остановились около дома, в квартале, где мне велели снять мои штаны и трусы, как будто я должен был получить новые. Новую одежду я действительно получил, но не раньше, чем был обрезан. После того, как все кончилось, они покрыли то, что все еще осталось на месте, опилочным порошком. Это был антисептик тех времен. Он, должно быть, сработал, поскольку через пару дней я был объявлен выздоровевшим. Тогда со мной обращались как с местным героем, одаривая меня всем тем, чего бы я не захотел и также новой одеждой. В завершение, меня посадили со старым человеком в карету. Со знаком, что я уже обрезан, мы прошествовали по соседней округе. Из сладостей и фруктов, которыми меня одаривали при этом друзья и знакомые моих старших, образовалась маленькая горочка.