Рэнди Тараборелли - Майкл Джексон (1958-2009). Жизнь короля

Ближе к середине интервью радостное возбуждение братьев сменилось откровенным весельем, когда кто-то затронул

тему прозвищ.

— У Майкла есть кликуха, — заметил Джекки. — Довольно прикольная.

Улыбающееся лицо Майкла помрачнело. «Не стоит, Джекки», — пригрозил он и отвернулся.

— Мы зовем его...

— Ну ребята, я же просил! — взмолился Майкл.

— Большой Нос, — сказал Джекки, не обращая внимания на смущение брата.

Все засмеялись, Майкл покраснел.

— Ну да, Большой Нос, - повторил Марлон, ухмыляясь. — Мы зовем его Большой Нос». Марлон шутливо толкнул брата: «Как дела, Большой Нос?

Но Майклу было не до смеха. Он будто свернулся внутрь себя.

Другие не обращали на это внимания и продолжали до тех пор, пока Майкл чуть не расплакался. В тот день он больше почти ничего не сказал.

— Ребята, это не смешно, — заметил Тито.

После интервью мы вышли на улицу, чтобы сделать снимок на фоне теплого калифорнийского заката. Их отец, Джозеф Джексон, здоровяк ростом в шесть футов с родинкой на лице, тонкой полоской усиков и кольцом с розоватым бриллиантом размером с мраморный шарик, с важным видом прошел во

двор.

— Ребята не фотографируются, — сказал он Уайману.

— Но корреспондент из Epic велел нам переодеться для съемки, — возразил Марлон.

— Может, сделать парочку снимков, пока они в этих костюмах? — попытался схитрить Уайман.

Джозеф подумал. Он набрал полную грудь воздуха и тяжело вздохнул:

— Давайте сделаем несколько снимков, мальчики.

После съемки фотограф с Майклом направился в сторону близлежащих вольеров с множеством больших пестрых птиц. Ко мне подошел Джозеф.

— Видите ли. у меня свой взгляд на воспитание детей, — сказал он вдруг, хотя я его и не спрашивал об этом. — У меня был очень строгий отец. Он был школьным учителем и обращался со мной как с одним из своих учеников, а не как с собственным сыном. Он не применял ко мне никаких особенных методов воспитания. И я ему за это благодарен. В детстве меня строго воспитывали, и благодаря этому я сумел в жизни многого добиться. Мои дети тоже получили строгое воспитание, и посмотрите, чего достигли они. Я думаю, что детям следует больше бояться своих родителей. Им это только на пользу, да и их родителям тоже. Я же сделал для своих детей все, что от меня зависело.

«Были ли вы хоть раз ими разочарованы? — спросил я его.

Джозеф задумайся.

— Много раз, — сказал он. — Ну, взять, к примеру, Джермсна. Он все время ошивается в Motown с Горди, вместо того чтобы быть с нами. Предпочел Берри — мне. Знаете, что я из-за этого чувствую? Мне очень больно. Вот здесь, — он постучал сжатым кулаком по левой стороне груди. — Кроме этого, у меня было много других поводов для расстройства. Но мне кажется, я ни разу не подвел своих ребят. Если бы я это сделал, им было бы не очень здорово. Воспитывая детей, ты делаешь для них все, что можешь. Помогало то, что им всегда было к чему стремиться, — отметил Джозеф. — Мои дети всегда находили чем развлечься, а я всегда был готов им в этом помочь. Они занимались теми видами спорта, которые укрепляют силу воли, такими как футбол или бейсбол. — сказал он с гордостью. — Они не рассказывали вам об этом? Джекки мог бы стать профессиональным бейсболистом, если бы захотел. В Высшей бейсбольной лиге. В «Чикаго Уайт Соке», например. Они все добивались хороших результатов в спорте. Кроме Майкла. Он ни разу не держал биту за всю свою жизнь. — Джо улыбнулся. — Даже не знал, что с ней делать. Мы пытались его поддразнивать, но его это просто не интересует. Он слишком чувствительный.

Да, следует знать о Майкле еще кое-что: с четырехлетнего возраста он хотел выступать на сцене. И всегда хотел быть первым. Именно поэтому он никогда не любил спорт — братья могут превзойти его в спорте; там он не может быть первым. Но что касается музыки, Майкл знает, что там ему нет равных. Никого, — сказал Джозеф, покачав головой. — Это именно то, чего Майкл добивался: быть первым.

Кстати, о Майкле. Марлон рассказал мне о том, что произошло. Вы собираетесь написать об этой истории с прозвищем, не так ли? — спросил он.

Я ответил, что еще не знаю.

— Майклу не нравится прозвище, которое они ему дали: Жирные Губы.

— Жирные Губы? Они назвали его Большой Нос.

— А, ну да, — отозвался отец. — Он так переживает из-за своего носа. Разве у него с носом что-нибудь не так? Как вы считаете?

— Нет, все в порядке.

— Мне тоже так кажется. Но только и говорит о своем чертовом носе. Грозится, что исправит его. А что он с ним может сделать? — Джо выглядел озадаченным: — Я сказал, что разобью ему лицо, если он когда-нибудь рискнет исправить свой нос. Нельзя ничего исправить, если оно не сломано, — он засмеялся. — У него прекрасный нос. Прямо как у меня.

Спустя некоторое время Майкл вернулся в гостиную, чтобы поделиться еще кое-какими мыслями о своей жизни и карьере. Не обращая внимания на меня и фотографа, закинул ногу на ногу и стал рассеянно грызть ногти.

«Когда я не на сцене, я совсем другой человек, — признался он. — Мне кажется, сцена для меня — это что-то вроде наркотика. Когда я долго не могу выступать, у меня начинается депрессия, я начинаю сходить с ума. Я часто плачу или веду себя очень странно. Я не шучу, так и есть. Тогда я танцую дома». Он словно торопился высказаться: «Как будто что-то во мне утеряно, и я пытаюсь это вернуть, иначе я не буду чувствовать себя единым целым. И для этого мне нужно петь и танцевать, понимаешь? Меня это притягивает, ничего не могу с собой поделать. Сцена — единственное место, где я чувствую себя в своей тарелке.

Мне совсем неуютно в окружении, — он прервался, пытаясь найти нужное слово нормальных людей. — Но когда я на сцене, раскрываюсь и становлюсь самим собой. Что бы ни происходило в моей жизни, там это уже не имеет значения. На сцене я словно сбрасываю оковы и говорю себе: «Вот я и дома. Вот мое место, ибо так захотел Господь». На сцене я безграничен. Я — номер один. Но когда я вне сцены, — он пожал плечами, — я думаю, я, — он снова замолчал в поисках подходящего слова, — совсем несчастлив».

В тот же день, несколькими часами ранее, я брал интервью у Сиднея Люмета, режиссера-постановщика фильма The VViz. «Майкл Джексон — самый талантливый исполнитель со времен Джеймса Дина, — сказал мне Люмет. — Он блестящий актер и танцор, может, даже один из самых уникальных артистов, с которыми я когда-либо работал. У него огромный талант».

Я передал Майклу слова Люмета. Он был смущен: «А кто такой Джеймс Дин?»

Затем завел разговор о своей роли Страшилы в фильме. «Чем мне близок мой персонаж? — сказал он. — Тем, что он, если можно так выразиться, в постоянном смятении. Он знает об этой своей... э-э... проблеме, можно так сказать. Но он абсолютно не знает, что с ней поделать. Он также понимает, что смотрит на вещи совсем по-другому, чем все остальные, но не может дать точный ответ, почему. Он не такой, как другие. Никто его не понимает. Так он и идет по жизни с этим своим... э-э... — он замялся, — смятением».