Эндрю Тернбулл - Скотт Фицджеральд

Ее острый нос был чуточку великоват, но чувственный, красиво очерченный рот казался соблазнительным. Ее темно-голубые насмешливые глаза смотрели с вызовом. Форма, подбородка и бровей придавала лицу одновременно хрупкость и силу.

Одежда не имела для Зельды никакого значения. Гибкая и по-мальчишески стройная, она лучше всего выглядела с распущенными волосами, в мокром купальном костюме. Не менее привлекательно она смотрелась и в помятой матроске, в которой ходила в школу. Что уж и говорить о вечерних туалетах, которые шила для нее мать! В свободном платье из муслина и в широкополой шляпе с длинными лентами Зельда была само воплощение южной красоты. Ходила она, слегка сутулясь, и иногда из-под юбки у нее торчал краешек комбинации или расстегнувшаяся резинка. Но эти незначительные изъяны ее туалета не умаляли излучаемой ею мягкости, задорной грациозности. В ней было столько женственности, доброты, нежности, хотя глубоко в душе ее затаился бесовский нрав.

К недостаткам Зельды можно было бы отнести отсутствие самодисциплины. Она хотела резвиться и в своем порыве почувствовать всю полноту жизни, была подобна выпущенному на волю жеребенку. Зельда задыхалась в сонной провинциальной атмосфере Монтгомери и, ложась спать в комнате с белыми занавесками, казавшейся ей больничной палатой, на устланную белоснежными простынями кровать, мечтала о том, как станет важной, заметной персоной. Хотя, какие именно из множества ее талантов заставят обратить на нее взор, она еще не могла решить.

На последнем году школы она стала ходить на свидания с солдатами из лагеря Шеридан, пристрастилась к курению (в то время для женщин это считалось еще зазорным) и даже не отказывалась от глотка крепкого напитка, когда солдаты пускали бутылку по кругу. Она была не против невинных поцелуев, но сидеть в обнимку с воздыхателем в машине отнюдь не было в ее представлении лучшей формой проведения вечера, и поклонникам, с которыми ей становилось скучно, не составляло большого труда понять это. Хотя родители позволяли Зельде делать многое, как ей заблагорассудится, иногда отец-судья все же высказывал недовольство. Встретив однажды дочь на крыльцо поздно вечером, он напустился на нее: «Как ты смеешь возвращаться домой в такой поздний час? Отвечай, гуляка!» — «На то и существуют гулянки», — отрезала Зельда. Он запретил ей идти на следующую вечеринку, но удержать ее было невозможно.

Зельда и Фицджеральд встретились на танцах в клубе в июле 1918 года, за несколько недель до ее восемнадцатилетия. Он подошел и представился ей в ту же минуту, как его взгляд остановился на ней. Встреча этих двух людей, глубокое родство которых только начиналось с излучаемой ими чистой, нетронутой красоты, была актом волшебства, если не роком. Современники находили, что внешне они похожи как брат и сестра. Но как много внутреннего сходства было в них! Фицджеральд впервые узнал девушку, чья неукротимая жажда жизни оказалась под стать его собственной, и чье безрассудство, оригинальность, остроумие никогда не переставали волновать его. Если его увлеченность Джиневрой частично объяснялась тягой к обществу, в котором она вращалась, то в Зельде он нашел существо, которое помимо его воли всецело завладело его помыслами. К ней влекла не только ее внешность, он безотчетно полюбил глубины ее души.

Все свое свободное время Фицджеральд проводил теперь в домике Сэйров, который они снимали отнюдь не в самом роскошном районе города: оклад судьи составлял всего лишь шесть тысяч долларов в год, и к тому же, он постоянно помогал многочисленным родственникам. Поначалу на Сэйров произвел самое приятное впечатление этот привлекательный молодой офицер, который монополизировал место рядом с Зельдой на подвешенных на террасе качелях и прогуливался с ней по усыпанным песком и поскрипывающим под ногами дорожкам сада, среди цветущей жимолости. Он часто читал ей отрывки из своих произведений, то, над чем работал, и прислушивался к ее советам. При этом он постоянно повторял, что когда-нибудь станет знаменитым. Вспоминая то время, Зельда писала: «Казалось, какая-то неземная сила, какой-то вдохновенный восторг влекли его ввысь. Он словно обладал тайной способностью парить в воздухе, но, уступая условностям, соглашался ходить по земле».

Между тем, его успехи на военном поприще оказались не столь блистательными, как на любовном. Штабная рота, которой он командовал, была сформирована из разношерстных, трудно поддающихся дисциплине ньюйоркцев, которых приходилось держать в узде. Фицджеральд, любивший покрасоваться не только ставшей притчей во языцех важной походкой, но и своим голосом, выкрикивал команды маршировавшим солдатам с таким упоением, что это вызывало улыбку у одних и раздражение у других.

Однажды, когда солдаты его роты пожаловались на плохое питание, он приказал оседлать ему коня и заставил их совершить марш по изнуряющей жаре, вдвое превышавший по расстоянию то, которое разрешалось уставом. Это неслыханное по суровости наказание чуть было не привело к бунту. Фицджеральда отстранили от командования штабной ротой и поставили во главе минометного взвода. Во время маневров его взвод обстрелял, по счастью болванками, группу на противоположном склоне. Правда, одновременно он отличился, когда давшая течь баржа затонула на реке Таллапусе, и ему пришлось спасать не умевших плавать подчиненных. В целом он был добросовестным офицером, по-своему заботившимся о здоровье и благе вверенных ему людей, но лучшие его намерения чаще всего выходили им боком. Так, подписка солдат на военный заем не должна была превышать пяти долларов в месяц. Фицджеральд же так увлекся кампанией, что убедил некоторых из них подписаться на сумму месячного оклада. Начальству пришлось потратить несколько дней, чтобы расхлебать заваренную им кашу. «Общее отношение к Фицджеральду сводилось к тому, — вспоминал впоследствии один из служивших с ним офицеров, — что, если перед вами, скажем, ставилась важная задача, и Фицджеральду поручалось помочь вам, мы все предпочитали выполнять ее без его помощи. Это совсем не означало, что мы относились к нему неприязненно, отнюдь нет, большинству он нравился».

В августе издательство «Скрибнерс» возвратило ему рукопись романа, высоко отозвавшись о его оригинальности и сделав конкретные предложения по его улучшению. Фицджеральд тут же засел за работу, и к середине октября «Романтический эгоист» в исправленном виде снова вернулся в «Скрибнерс». На этот раз рукопись была решительно отклонена, несмотря на восторженный отзыв о ней редактора по имени Максвелл Перкинс. [66] Перкинс Максвелл (Максуэлл, Макс, 1884–1947) — американский литератор, редактор издательства «Скрибнерс», способствовавший изданию произведений многих американских писателей, начинавших творческий путь в 10-20-е гг., - Ринга Ларднера, Фицджеральда, Хемингуэя. Особенно велика его роль в творческом становлении Томаса Вулфа. — прим. М.К. Какое-то время Фицджеральду пришлось искать утешения в любви, а не в славе.