Арсений Гулыга - Шеллинг

Была еще одна, увы, тяжелая встреча с юностью. В Мурхардт к нему пришел Гельдерлин. Пришел пешком издалека, неопрятный, внушающий жалость и отвращение, потерявший рассудок (несколько лет назад он пережил духовную драму, которая переросла в душевную болезнь). Что мог сделать для него Шеллинг, оставшийся без места и принявший на себя заботу о любимой женщине, требующей внимания, болезненной? Шеллинг написал Гегелю и предложил ему позаботиться об их общем друге, которого не так давно Гегель называл своим «братом». От Гегеля пришло письмо с поздравлениями по поводу женитьбы, но весьма туманными словами сочувствия, из которых следовало, что от него Гельдерлину ждать помощи не придется.

Супруги Шеллинг намереваются провести зиму в Италии. Впрочем, от этого придется отказаться, если последует приглашение в Вюрцбург. В 1803 году Вюрцбург отошел к Баварии, союзнице Франции, по французскому образцу здесь внедрялся дух Просвещения и реформ. Реформировали и старый Вюрцбургский университет. В его стенах хотели собрать лучшие интеллектуальные силы Германии (из тех, кто готов был покинуть насиженные места). Шеллинг казался подходящей кандидатурой.

К ужасу своему, он вдруг узнает, что Вюрцбург собирается позвать и его заклятого врага Шюца вместе с его проклятой «Литературной газетой». Что делать? Шеллинг предпринимает решительный шаг. Он пишет письмо видному правительственному чиновнику в Мюнхен, ведающему баварскими университетами. Констатирует с сожалением, что в Вюрцбург стремятся «не только молодые люди, ищущие твердого пристанища, но и те, кто уже пережил свою университетскую карьеру и кто ищет выход из сложившегося неприятного положения, чтобы на новом месте уйти от презрения». Если Шюц окажется в Вюрцбурге, «то в результате очистится Иена и откроется для тех, кто вынужден был ее покинуть». Другими словами: либо Шюц, либо он. Сейчас он, Шеллинг, отправляется в Италию, но, если его превосходительству будет угодно, он, Шеллинг, может выбрать дорогу через Мюнхен. Его превосходительству было так угодно, Шеллинг прибыл в Мюнхен, получил назначение в Вюрцбург и на долгие годы обосновался в Баварии. Шюц вместе с «Литературной газетой» перебрался в Галле.

Зимний семестр 1803 года Шеллинг начал чтением курса, в основу которого легла книга, увидевшая свет еще в Иене — «О методе университетского образования». Если попытаться в двух словах изложить суть новой проблемы, приковавшей внимание философа, то это прозвучит так: система наук. Подобно тому как мир представляет собой живой организм, так и науки о мире объединены необходимыми связями в органическое целое. Древо научного познания вырастает из одного корня, «науки всех наук», каковой является философия.

Общим для всех наук является созидание нового, творчество. Здесь наука смыкается с искусством. «Искусство в науке» — это творчество. Знание только предварительное условие научной деятельности, Без него нельзя, но одного его недостаточно. «Все правила университетского образования можно свести к одному: „Учись, чтобы творить“». Только благодаря этой божественной продуктивной способности становишься человеком, без нее ты только умно устроенная машина.

Поэтому царство науки аристократично, здесь господствуют лучшие. Эта мысль, звучащая диссонансом по сравнению с тем, что утверждалось в «Системе трансцендентального идеализма», не должна отпугивать. Речь идет о творческой стороне дела. Знание общедоступно, но творчество — удел немногих. И Шеллинг цитирует Горация: «Odi profanum vulgo et arceo». [6] «Ненавижу толпу невежд и сторонюсь ее» (латин.).

В свое время Гёте ополчался против «литературного санкюлотства», подразумевая под этим стремление посредственностей занять место одаренных. Шеллинг опасается, что учение о равенстве способностей приведет к «всеобщей системе разрушения сил». Зачем гений, если все равны?

Задача творчества состоит в том, чтобы увидеть взаимопроникновение общего и особенного, в единичном факте — закон, за обобщением — частный случай. Средством проникновения в эту тайну служит интеллектуальная интуиция. Так и в искусстве, и в науке, и в философии.

Шеллинг говорит о «поэзии в философии». Это диалектика. Именно она исключает догматический подход к делу, когда требуют, чтобы философ выложил истину как звонкую, блестящую монету. Диалектика опрокидывает и скептицизм, подрывающий самые основы познания. Есть еще одна опасность для мудрости — «аналитическая и формальная философия», не идущая дальше эмпирических фактов. Подлинная философия, как и поэзия, приобщает нас к абсолюту.

Философия — непосредственное постижение мира с его идеальной стороны. Реальную сторону открывают остальные науки. Прогресс реализации знания совершается в ходе истории. Прежде всего Шеллинг показывает это на примере религии и богословия. Религия обязана своим существованием традиции и сложившимся условиям. «Римская империя созрела для христианства за столетия до того, как Константин избрал крест знаменьем нового мирового господства». Уже апостол Павел излагал христианство иначе, чем его основатель. Возникновение протестантизма означало возврат к первоначальной духовности, отказ от чувственного в вере. Откровение божие не следует искать в каких-либо опосредованиях, эмпирически воспринимаемых вещах, бог открывается непосредственно в истории.

Переходя к гражданской истории, Шеллинг рассматривает три ее разновидности — эмпирическую, прагматическую и поэтическую. Первая оперирует всеми фактами, лежащими на поверхности событий. Вторая пользуется определенным критерием отбора — дидактическим или политическим. Высший тип отношения к прошлому — историческое искусство. Подлинная история свободна от субъективизма и представляет собой синтез действительного и идеального. Философия «снимает» единичные факты, искусство оставляет их в неприкосновенности. Это как раз то, что нужно историку.

«Само собой разумеется, что историк не имеет права во имя художественности изменять материал истории, высшим законом которого является правда. Не менее ошибочно мнение, что высшие соображения позволяют пренебречь действительным ходом событий. В истории, как и в драме, события вытекают с необходимостью из предыдущего и постигаются не эмпирически, а благодаря высшему порядку вещей. Эмпирические причины удовлетворяют рассудок, для разума же история существует только тогда, когда в ней проявляются инструменты и средства высшей необходимости. При таком подходе история приобретает характер величайшей и достойной удивления драмы, которую создает бесконечный дух». Всеобщую историю надо писать как эпос. Примером служат древние авторы. Из новых Шеллинг называет Гиббона, Маккиавелли, Иоганеса Мюллера.