Арсений Гулыга - Шеллинг

Муки творчества, которые переживал Шеллинг, были исполнены смысла: философ продуцировал новые идеи. Он охотно делился ими с окружающими. Еще много раз подымется он на кафедру и покорит аудиторию глубиной и обаянием своих лекций. После смерти оставит готовые к опубликованию работы, ряд из которых вошел в золотой фонд классического наследства. Сам же так и не решится их выпустить в свет.

Откуда этот страх перед печатным станком? Гипертрофированная требовательность к себе? Понимание, что концы не сходятся с концами? Желание писать общедот ступно и отсутствие уверенности, что это удалось? Материальная обеспеченность, позволяющая не думать о завершении литературного труда? Не станем гадать.

(Отметим только одно: конфликт между «хочу» и «могу», который иного свел бы в могилу или парализовал бы силы, был запрятан у Шеллинга где-то внутри и не выплескивался наружу. Шеллинг — сановник, ведет респектабельный образ жизни. Каждое лето он лечится в Карлсбаде, хотя пора угрожающих болезней миновала. Растут здоровые дети, два старших мальчика учатся на его родине в Нюртенгене, где учился он сам. Дома уют и достаток. Приветливая, заботливая, образованная жена. Впереди — новые почести.

(А может быть, все это — семейное счастье и знаки общественного признания — только миф, иллюзорное бытие? Счастье построил рассудок, а творческую ниву он опустошил. Есть всходы, но нет урожая. Пришла расплата за то, что он, мыслитель-поэт, человек творческого воображения, вступая в брак вторично, вел себя самым прозаическим, рассудочным образом; проза жизни вознаграждена, поэзия исчезла? Кто знает, кому дано право произнести приговор!)

В октябре 1825 года скончался король Баварии Максимилиан Йозеф. На престол вступил кронпринц Людвиг, покровитель искусства и философии, воспитанник Иоганесса Мюллера, поклонник Шеллинга. Он пополнял мюнхенские художественные коллекции, он решил основать в столице королевства университет. В качестве профессоров приглашены Баадер, Окен, Шуберт.

Сенсационным было приглашение Йозефа Герреса. Когда-то юный Геррес примыкал к немецким якобинцам, издавал «Красный листок», приветствовал продвижение французских революционных войск в глубь Германии. Но когда армия Директории заняла его родной Кобленц и начались неизбежные во время войны грабежи, Геррес пытался протестовать, за что угодил в военную тюрьму. Теперь он — сторонник всеобщего мира, консерватор и мистик, редактор журнала «Католик». В университете Геррес никогда не преподавал. Король Людвиг предложил ему кафедру истории.

Новый университет, конечно, должен украсить и королевский любимец Шеллинг. Король позвал его, и он не мог отказаться. Единственное, что мог он сделать, — попросить годовую отсрочку. Он все еще надеялся завершить литературную работу (теперь он трудится уже не над «Философией мифологии», а снова над «Мировыми эпохами»). Он просит разрешения приступить к чтению лекций зимой 1827 года.

«Если я вынужден буду сейчас перебраться в Мюнхен, то это сорвет окончательно мой часто нарушавшийся план жизни и научной деятельности, и цель, которую я уже почти достиг и от достижения которой зависит мой покой и счастье моей жизни, отодвинется на неопределенное время. Дело не только в том, чтобы отпечатать произведение, на создание которого я потратил лучшую часть моей жизни; придется на неопределенное время отложить завершение работы, которая вернет меня самого, даст мне возможность почувствовать себя свободным и приступить со спокойной душой к исполнению преподавательских обязанностей…»

Шеллинг был обеспокоен сложившейся ситуацией и без обиняков излагал дело своему монарху. «Уже ряд лет я не писал ничего значительного. Лишь очень немногие (сколько их вообще может быть?) полагают, что я молчу, чтобы выдать нечто весьма значительное. Толпа же сомневается во мне и, пожалуй, думает, что я запутался в своих убеждениях. В настоящее время — скажу откровенно — мое имя для большинства звук пустой или слово с неопределенным смыслом; да, да, есть люди, которые не понимают, что Вы, Ваше Величество, нашли во мне хорошего, чего Вы от меня ждете». Король предоставил ему еще год отпуска. Ничего нового этот год не принес.

Тем не менее Шеллинг возвращался в столицу Баварии как триумфатор. Королевские милости так и сыплются на него. Он еще в Эрлангене, а в мае 1827 года его назначают генеральным хранителем научных коллекций государства. Оклад — 4500 флоринов. В августе — президентом Академии наук, это дает надбавку еще 500 флоринов. Но дело даже не в надбавке: он возведен на высший научный пост в стране, пост, который некогда занимал его обидчик Якоби. Того уже восемь лет как нет в живых. Другие его недоброжелатели в Мюнхене, «пакостные субъекты» удалены от дел. Новый король — новая эпоха.

В августе еще до отъезда из Эрлангена Шеллинг отправляет письмо в далекую Москву. Год назад евангелический проповедник Зедергольм прислал ему из Россип свои соображения о философии религии. Шеллинг не мог оторваться от своей работы и ответ задержал. Потом пришло еще два письма от Зедергодьма, и теперь он отвечал на все сразу. [9] Письмо хранится в отделе рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина, обнаружил его В. И. Сахаров, расшифровали текст в Баварской академии наук, и он впервые, публикуется здесь.

«Его благородию

господину доктору Зедергольму,

проповеднику еванг. Общины в Москве.

Эрланген 1 авг. 1827

Вы бесспорно извинили меня сами за запоздалый ответ. Ваше первое письмо от 23 авг. 1826 вместе с наброском Вашей философии религии мне переслали еще в ноябре прошлого года из Мюнхена. Но о результате, точнее — неудаче Вашего обращения к королю мне стало известно из Ваших, полученных мной только вчера писем от 26 апреля и 20 мая. Это побудило меня прочитать Ващ набросок, к которому ранее я не притрагивался в ожидании возможного запроса. В ответ на Ваше дружеское доверие скажу прямо: Ваша основная идея может быть подвергнута многоразличным толкованиям, и таковых у нас в Германии достаточно. Нельзя сказать, что она ошибочна, но (разумеется, по моему мнению) ее нельзя назвать верной. Мне кажется, это должно побудить Вас к дальнейшей работе. Огромное расстояние, разделяющее нас, которое, судя по тому, что Вы пишете, не удастся в ближайшем будущем устранить, а также многие обязанности, которые либо уже лежат на мне, либо скоро лягут на меня, — все это вынуждает меня воздержаться от подробного суждения и, как я уже давно поступаю с близкими друзьями, отослать Вас к моим произведениям, а именно к моему, видимо, Вам неизвестному трактату „О сущности человеческой свободы“ (это важнее, чем „Философия и религия“, он содержится в 1-м томе моих „Философских сочинений“, изданных в Ландсгуте Крюллем в 1809 г., вполне возможно, что он вошел в шведское Полное собрание моих сочинений), а также к „Лекциям о значении мифологии“ в трех частях, которые скоро выйдут, эта книга полностью прояснит наши отношения. Будь на то Господня воля, я сделал бы все необходимое, чтобы помочь Вам перебраться в Германию. Но, по крайней мере, в настоящее время на это нет никакой надежды. Продолжайте писать мне, если будет возможность, я постараюсь быть полезным Вам по мере сил и обстоятельств. Мой дорогой, незабвенный Кернел включил в свой дневник выдержки из лекций по мифологии. Но, судя по сделанному для меня переводу (сам я не знаю шведский), он не передал мои мысли достаточно глубоко (может быть, из-за языковых трудностей), а в некоторых (правда, второстепенных) местах приписал мне прямо противоположное тому, что я говорил. Об этом в случае необходимости Вы можете сообщить другим.