Борис Тихомолов - Романтика неба

Бортрадист Николай Белоус был полной противоположностью капитана Глушаева. Высокий, стремительный. Дело свое тоже знал отлично и ключом владел виртуозно.

Летали мы днем и ночью и в любую погоду. По пять, по семь часов без посадки. В пассажирском салоне человек двадцать штурманов. У передних кресел — два столика с компасами и радиоаппаратурой. Практиканты, сменяя друг друга, по очереди «колдовали» над картой. Если были облака — шли по сложному маршруту в облаках, и ребята, ориентируясь по радио, прокладывали путь. Это было здорово! И это было совсем не похоже на то, как вел ориентировку мой Евсеев: «Недалече!»

Иногда мы прилетали домой в тумане. Тогда Глушаев сам становился к прибору и быстро-быстро, один за другим, давал мне пеленги. Потом мы выпускали шасси, на расчетной высоте выходили точно на приводную, выпускали посадочные щитки, убирали обороты моторам и шли на посадку, не видя земли, но точно зная, что сейчас вот, через несколько секунд, перед нами появится посадочная полоса. И она появлялась! Восхитительные это были полеты! И нас за них другие летчики называли «смертниками».

В ноябре все побелело. Леса, поля — в синеватом снеге. Светит морозное солнце в морозном чистом небе, и с высоты четырехсот метров уже видно хорошо, как мышкуют лисы. Встанет огненная чертовка, вытянет хвост, ушки торчком — вся внимание! Потом вдруг кинется, и пошла работа. Летит снег фонтаном из-под задних ног. Затем носом — тык! И уже видно — поймала! Сидит, жмурится — жует. Вкусно!

Но в такую погоду летать скучно: нет напряжения и нечем похвастать перед самим собой — вот мы какие! А сердце все чего-то ждет, ждет…

И вдруг в середине ноября команда: «Явиться в штаб на прием к командующему АДД маршалу авиации Голованову…»

Та же приемная, где мы уже были пять месяцев назад. Те же знакомые лица, человек двадцать, тридцать. С удовольствием здороваюсь с Романовым и Буруном. В назначенный час все робко входим в просторный кабинет Голованова, которого мы обожаем и которым гордимся. Это наш человек — аэрофлотский, неисчерпаемая энергия которого и острый ум создали воздушную армию — Авиацию Дальнего Действия.

Голованов сидит прямо, сухопарый, высокий. Удлиненное лицо, высокий лоб и какие-то особенные, проницательные и в то же время добрые умные глаза.

— Проходите, рассаживайтесь, — сказал он и, взяв со стола ярко вышитый кисет, принялся закручивать длинными пальцами махорочную самокрутку.

Мы сели на стулья, расставленные вдоль стен, и тихо, как дети, положив руки на колени, замерли.

Голованов чиркнул спичкой, прикурил, затянулся и, выпустив струйку сизого дыма, сказал:

— Я собрал вас, чтобы сообщить — будем готовиться к полету… в Вашингтон. — Сказал и окинул нас всех пытливым взглядом.

А мы замерли, соображая, что к чему. Все мы летчики были опытные. Быстрая прикидка в уме, расчеты, подсчеты. Нет, не получалось! Лететь зимой, через всю страну, через горы, через сопки, через тайгу и тундру на Аляску, а потом в Америку. Конечно, будут пассажиры (ведь повезем же мы кого-нибудь!). Дальность полета наших ПС-84 с полной загрузкой вообще-то никудышная. Придется часто заправляться, а это значит, часто лететь на предельном запасе горючего. А вдруг в это время испортится погода, что тогда? Странное какое-то задание!

Не дав нам опомниться, маршал добавил:

— Надеюсь, здесь сейчас сидят передо мной серьезные взрослые люди, которые понимают, что говорить об этом…

Общий вздох, общее движение. У всех были такие лица и такие убедительные жесты, что было ясно — ну, никто! Абсолютно никто никому ничего не скажет. Даже своей жене. Могила!

Убедившись в том, что государственная тайна будет соблюдена, Голованов спросил, у кого будут какие вопросы и предложения по поводу полета. Обладая феноменальной памятью, он называл при этом каждого из нас не только по фамилии, но и по имени. Зная, что он не любит, когда его величают по званию, мы называли его Александром Евгеньевичем, и обстановка от этого сразу же стала какой-то домашней, будто мы собрались в мирное время в аэропорту, чтобы обсудить обыкновенный рейс.

И предложения посыпались, как из рога изобилия. Кто предлагал обязательно включить в снаряжение экипажа, на случай вынужденной посадки, охотничьи ружья с запасом патронов, кто лыжи, кто утепленные палатки и даже деревянные лопаты для разгребания снега. Более практичные предложили спирт. А вдруг обледенение!

Александр Евгеньевич с серьезным видом все это записывал. Потом, когда набрался длинный перечень наименований, кому-то пришла в голову мысль, что самолет с таким грузом не взлетит, даже если не будет ни одного пассажира. Подсчитали — да, действительно, не взлетит. И все рассмеялись.

Тогда стали список сокращать. Исключали все подряд, лишь на спирте произошла заминка. Все-таки — обледенение!

— Спирт нужен, — твердо заявил Романов и красноречиво облизнулся.

Все рассмеялись, но спирт оставили. Мало ли зачем будет нужен: в шасси залить или еще куда…

Через несколько дней нас собрали снова, уже к ночи, посадили в грузовой автомобиль, крытый брезентом, и повезли. Ночная темь, звезды, скрипучий снег под колесами. И ветерок с морозцем. Куда нас везут?

Наконец, привезли. Вылезли, встали на одеревеневшие ноги. Какая-то набережная. Какие-то высокие дома с темными глазницами окон. Визжит под каблуками снег. Ну и морозище!

Скрипнула дверь, и нас обдало теплом и запахом складского помещения. Ослепленные светом, мы не сразу сообразили, куда попали. Мимо торопливо прошмыгнул человек в штатском, через плечо у него свисал портняжный сантиметр. Вслед за ним прошли еще несколько человек и тоже с сантиметрами. Кто-то сказал вполне отчетливо, но не совсем понятно:

— Заходите, товарищи, выбирайте, кому какая понравится…

Чего выбирать? Кого выбирать? Еще не пришедшие в себя от мороза, мы прошли в другое помещение, где на специальных вешалках висело множество полускроенных и полусметанных генеральских шинелей из самых лучших сортов драпа.

— Эх, вот это да-а-а! — воскликнул кто-то, и мы опомниться не успели, как этот кто-то, оказавшийся мотористом, кинулся в самую гущу шинелей выбирать себе по вкусу.

— Эй-эй! — крикнул Романов. — Тебе не положено по уставу!

— Ничего, ничего, — вмешался портной. — На это есть особое распоряжение. Выбирайте, и мы сейчас же на вас все и подгоним.

— Ну, раз особое указание…

Я выбрал себе шинель. Портной, хлопоча возле меня и намечая мелком, где урезать, где подшить, сказал:

— Вот, товарищ майор, вчера я Иосифу Виссарионовичу шинельку справил, а сегодня делаю вам.

— Иосифу Виссарионовичу?!

И я с трепетным чувством посмотрел на его ловкие пальцы, порхающие у моей груди и словно благословляющие меня на что-то, пока мне неизвестное.