Борис Тихомолов - Романтика неба

Я взорвался:

— Слушай, Виктор! Какого черта ты мне голову морочишь? Я тебе про Фому, а ты мне про Ерему! Мне школа нужна, понимаешь? Летная. На летчика учиться, а ты…

Виктор поднялся из-за стола и, сжав губы, крепко щелкнул меня пальцем по лбу.

— Думать надо! Вот этим котелком! Осоавиахим — это тебе дверь в школу! Понял?

Щелчок был внушительный, но еще внушительней были слова: «Дверь в школу», и они охладили мой пыл. Я даже застыдился своей несообразительности.

Я вступил в Осоавиахим и стал посещать стрелковые курсы, которые открылись в нашем районе.

Инструктор-латыш по фамилии Айва был точен и строг, и это нам очень нравилось. Группа наша была большая, все производственники и комсомольцы с предприятий нашего района. Занимались по-серьезному; отрабатывали стойки, положения, позиции, знакомились с разными системами оружия, в том числе со снайперским. Стреляли в войсковом тире: из малокалиберных винтовок, из трехлинейки, из трофейных английских винтовок «Росса» со скользящим затвором и с диоптрическим прицелом и даже из нагана.

Я старался изо всех сил нащупать эту самую «дверь в школу», и дела у меня шли неплохо. По окончании курсов на стрелковых соревнованиях города я, выйдя далеко вперед по стрельбе из нагана и из трехлинейки, занял первое место. Обо мне появилась статья в газете с моей фотографией, и в Осоавиахиме я стал «своим».

Все хорошо, конечно, — портрет, слава, свита мальчишек, называвших меня почтительно «снайпером», но… это было не то. Я искал «дверь», открыл ее и вроде бы вошел. А где же школа? Я же летчиком хочу быть!

Чуть ли не каждый день забегал после работы в ячейку Осоавиахима:

— Ну как?..

— Нету пока разнарядок.

Шел домой разочарованный, опустошенный, стараясь избегать встреч со знакомыми, потому что они, переживая за меня, задавали мне такие же вопросы: «Ну как?» И я отвечал им, пряча глаза: «Нету пока разнарядок».

И вдруг — есть! Объявление в газете: «…набор курсантов в третью объединенную авиашколу ГВФ…»

Бегу к Овчинникову:

— Александр Васильевич, отпусти, тут такое дело!..

— Гм!.. Ну, раз дело — валяй.

Валяю. Еду трамваем в город, в Осоавиахим. Меня встречают возгласом:

— А-а-а, наш снайпер пришел! Ну вот и дождался. Знакомься: представитель из школы Кабанов. Дима! Вот тот парень, о котором мы тебе говорили!

Кабанов моего роста, но плотнее и старше — лет двадцати. Круглолицый, со светлым чубом и голубыми глазами. Одет по форме: темно-синий китель с «золотыми» пуговицами и с эмблемой на рукаве, отутюженные брюки, до блеска начищенные ботинки.

Кабанов, светясь приветливой улыбкой, подошел, подал руку.

— Мечтаешь, значит?

— Мечтаю.

— Это хорошо. Мне говорили о тебе. — Осмотрел меня с ног до головы. — Вот таких бы мне ребят подобрать: комсомолец, с авиацией знаком, и желания хоть отбавляй. А на техника не пойдешь? — вдруг спросил он. — Нет? Ну, ладно, готовься к комиссии.

Я помялся: спросить бы… Он заметил:

— Что, вопросы есть? Задавай.

— А-а-а… что надо, чтобы пройти?

— Ну, для тебя не очень-то много: мандатную комиссию — раз! — он загнул палец. — Тут у тебя все в порядке: отец старый революционер, ты комсомолец и рабочий, так что пройдешь. Медицинская комиссия — два! — загнул второй палец и окинул меня взглядом. — Здоров, не сомневаюсь. Ну и… общеобразовательная — три! У тебя ведь среднее образование?

У меня похолодело в груди и в голове молнией пронеслось: «Недоучился, бросил школу! Все пропало!.. Что ответить? Что?!»

В это время дверь настежь — и на пороге человек, коренастый, стремительный, с острым взглядом темно-карих глаз. Кивок головой и четкое: «Здравствуйте!» Не задерживаясь, он последовал в кабинет председателя Осоавиахима.

Кабанов ко мне, шепотом:

— Председатель комиссии Голубев. Быстро садись за стол, вот бумага, вот ручка — пиши заявление.

А я потерял дар речи, хочу сказать и не могу. Во рту пересохло, язык не ворочается. Какое заявление — неуч я! Нет у меня среднего образования!..

Кабанов придвинул мне стул, рукой придавил плечо:

— Садись! Ты — авиационный кадр, понял? Тебе первому и подавать заявление, так велел Голубев. Ну, чего ты одеревенел? Летчика не видел, что ли? Вот ручка — пиши: председателю комиссии товарищу Голубеву… Пиши, пиши!

От глубокого волнения и подавленности, не в силах вникнуть в содержание того, что диктовал мне Кабанов, я механически водил пером по бумаге. Лишь через некоторое время до меня дошел смысл: я писал свою короткую биографию: сборщик самолетов, комсомолец. На фразе: «имею среднее образование», споткнулся, но не надолго и, чтобы не привлечь внимания Кабанова, написал: «Закончил стрелковую школу, активист Осоавиахима».

Кабанов кончил диктовать.

— Все, — сказал он. — Проставь число, месяц, год: 13-е октября 1931 года. Проставил? Так. Теперь подпись. Вот. — Посмотрел на часы: — Ой-ой, опоздал! — Схватил пресс-папье, промокнул. — Ты свободен! Завтра к десяти на мандатную комиссию. Документы прихвати, отцовские! — И убежал, помахивая моим заявлением.

Все произошло как во сне. Ощущение у меня было такое, будто подхватило меня мощным течением и понесло против моей воли.

Я вышел на улицу. В висках стучало. В сознании возникла вялая мысль, что ведь, наверное, в газетном объявлении были упомянуты в условиях приема требования о среднем образовании, как же я упустил эти строки? Обрадовался, прочитал только первое, бросил газету, помчался! А теперь вот — получай по носу. Конечно, заявление мое Голубев прочтет и, не найдя в нем упоминания об образовании, сразу же поймет, в чем дело. Так что плакала моя школа, и мне вообще-то можно завтра и не приходить… Но я пришел.

К комиссии я приоделся: глаженые брюки, курточка, фуражка с эмблемой, ботинки надраил. На меня косятся и беспрепятственно везде пропускают.

Народу — полно. Толкутся возле дверей, не пройти. Все хотят быть летчиками, и у всех, конечно, среднее образование, не то что у меня.

Выкликнули десять человек, в том числе и меня. Вошел, волнуясь. Все мне кажется, что документы у меня несолидные. Готовясь к вопросу о происхождении, я обратился к отцу. Он, покопавшись в своих бумагах, извлек какой-то старый, потертый на сгибах документ, обозначавший, что такой-то «направляется стачечным комитетом на судоверфь для установления связи и руководства…»

Я даже растерялся как-то:

— Ну, пап, что это за документ?!

— Ничего, ничего, сынок, ты покажи, там люди умные сидят, поймут.

И верно! Только мои бумаги оказались на столе, как один из членов комиссии, старый, седой, с обвислыми усами, осторожно, двумя пальцами, взял отцовскую бумажку, взглянул на нее, бережно расправляя пальцами загнутый уголок, и передал ее соседу. Тот прочитал, покачал головой: «Ну и ну-у-у!» — и передал третьему. Потом они посмотрели на меня тепло-тепло. Усатый собрал документы, протянул их мне: