Николай Чуковский - Балтийское небо

— Он сбил "Юнкерс", — мягко сказал Серов. — Я сам видел, и посты подтвердили. Он погнался за ним, догнал и сбил возле Ораниенбаума. "Юнкерс" шлепнулся в воду как раз против пирса.

— Я не сомневаюсь, что он сбил "Юнкерс"! — сказал Кабанков сердито. — Да разве так надо сбивать? Нет, не так. Надо так сбивать, чтобы при этом не погиб твой товарищ, который, к тому же, лучше тебя…

— Это верно, — подтвердил Чепелкин.

— Нет, ты подумай! — продолжал Кабанков, обращаясь к Чепелкину. — Мы с июня сбиваем "Юнкерсы". Вся Прибалтика, от Восточной Пруссии до самого Ленинграда, усыпана обломками "Юнкерсов". Если бы мы за каждый сбитый "Юнкерс" платили жизнью товарища, так нас всех давным-давно и в помине не было бы.

Они замолчали, и слышно было только, как вилки стучат по тарелкам. Лунин понимал, что все они думают о Байсеитове.

— А ты заметил, как он оглядывался? — спросил Кабанков, взглянув на Серова.

Серов кивнул.

— Он даже за едой оглядывается, — сказал Чепелкин.

— Мы-то с тобой знаем, что это значит, — продолжал Кабанков, обращаясь к Серову. — Помнишь Кулешова?

Серов опять кивнул.

— А что это значит? — спросил Лунин.

— Это значит, что он смотрит, не заходит ли ему в хвост "Мессершмитт", — сказал Кабанков.

И, видя, что Лунин не понимает, пояснил:

— Нервный тик.

— Он оглядывается через каждые сорок секунд, как в воздухе, — сказал Серов. — В воздухе нужно оглядываться не реже чем через сорок секунд, чтобы "Мессершмитт" не зашел тебе в хвост.

— Кулешов стал оглядываться в камбузе, и на другой день его сбили, — сказал Чепелкин.

Этого не следовало говорить. Кабанков хмуро посмотрел на него. Девичьи щёки Чепелкина порозовели. До конца ужина никто больше не произнес ни слова.

Когда они вышли из столовой, было уже совсем темно. Лунин, не спавший прошлую ночь, чувствовал себя усталым. Он засыпал на ходу. Летчики ночевали в соседней дачке. Эту дачку они называли тоже по-морскому — кубрик. Тут тоже горела керосиновая лампа, стояло шесть коек — три у одной стены, три у другой. Байсеитов лежал уже на своей койке и спал. Смуглое лицо его темнело на подушке.

Войдя, они сразу расселись по своим койкам и стали раздеваться, с наслаждением освобождаясь от унтов и комбинезонов. У них были крепкие, мускулистые молодые тела, широкие грудные клетки. Особенно крепок был маленький Кабанков — мышцы ходили у него под кожей, как канаты. Но лица у всех были серые от усталости. У них не было сил даже разговаривать. Раздеваясь, они уже засыпали.

Лунин поставил чемодан на пол и стоял в нерешительности. Две койки были свободны. Он не знал, какую из них можно занять.

— Та койка — капитана, — сказал Серов, заметив, что Лунин не ложится. — Хотя он ночует больше на командном пункте, но и здесь у него есть койка. А вы ложитесь на эту, товарищ майор.

Лунин сел на койку и расстегнул китель. Возле койки у изголовья стояла тумбочка, покрытая салфеткой. На тумбочке, на салфетке, блестело круглое зеркальце, лежали сложенные в треугольники письма, стояла фотография, потускневшая, смятая и потом разглаженная, на которой изображена была пожилая женщина в шерстяном платке. Лунин вдруг понял, чьи это вещи, чья это койка. Он встал и оглянулся, не зная, как поступить.

Под этой простыней прошлую ночь лежал летчик Никритин. В это зеркальце он смотрелся, это фотография его матери. Все уже спали, кроме Серова, который лежал на соседней койке за тумбочкой. Но Серов молчал. Лунин разделся, лег и укрылся простыней.

— Вот мы уже у самого Ленинграда, — сказал вдруг Серов. — Больше нельзя отойти ни на шаг,

— У вас есть в Ленинграде кто-нибудь из близких? — спросил Лунин.

— Нет, сейчас никого, — сказал Серов. — Уехала, — прибавил он, и голос его дрогнул от тревоги. — Я пришел на квартиру, а она уехала с детьми…

— Ваши дети? — спросил Лунин.

— Считайте, что мои…

— А сколько вам лет?

— Уже двадцать семь.

Лунин значительно старше, а детей у него нет.

— С "Мессершмиттами" не связывайтесь! За отдельными "Юнкерсами" не гоняйтесь! Главное — не дать им бомбить прицельно!

Рассохин повторил это раз десять. Кончив говорить, он спросил:

— Всё поняли?

— Всё, — ответил Чепелкин.

Лунин не совсем понял, но промолчал. Как это — не связываться с "Мессершмиттами"? Почему не гоняться за отдельными "Юнкерсами"?

Когда они вышли из землянки командного пункта, уже светало. Последние звёзды гасли.

— Иль погибнем мы со славой, иль покажем чудеса! — пропел Байсеитов.

— Замолчи! — сказал Рассохин.

Все шесть самолетов стояли уже на старте, против ветра. В редеющих сумерках Лунин ясно различал возившихся возле них техников. Впереди шел Рассохин, шагая косолапо, вразвалку. Он был плохо приспособлен к ходьбе по земле. За ним, не отступая ни на шаг, шел Байсеитов, оглядываясь через равные промежутки времени. Маленький Кабанков двигался быстрее всех, подпрыгивая в траве аэродрома, как стальной шарик. Его ведомый, Чепелкин, крупный и грузный, едва поспевал за ним. Они обогнали Рассохина и первые подошли к самолетам. Лунин и Серов шагали рядом.

— Вот ваш самолет, — сказал Серов.

Техник самолета вытянулся перед Луниным и козырнул.

— Всё в порядке, товарищ майор, — сказал он. — Костыль исправлен, шесть пробоин ликвидированы.

На фюзеляже и на плоскостях тщательно наложенными заплатками были запечатлены все бои Никритина и его последний бой, когда он, умирая, привел самолет на аэродром. Много раз раненная машина оказалась долговечней своего хозяина.

Лунин надел шлем, сел в кабину, застегнул ремни, запустил мотор. Теперь он чувствовал себя совсем спокойным. Он волновался пять минут назад, когда все они, невыспавшиеся, ежась от предутреннего холодка, стояли в землянке командного пункта и Рассохин, озаренный тусклым, желтым светом керосиновой лампы, говорил им, что немцы сегодня ударят по кораблям и что удар они нанесут с юго-запада. Тогда даже в их собственных тенях, падавших на стены, странных и огромных, было что-то тревожное. Но шум мотора сразу успокоил Лунина. Лунин привык к этому шуму за много лет, этот шум издавна приводил его нервы в порядок.

Быстро светлело, и было уже видно, как дрожала трава от ветра, поднятого пропеллером Рассохина. Самолет Рассохина разбежался и взлетел, и вслед за ним ушел в воздух Байсеитов. Они пошли на круг над аэродромом, когда взлетели Кабанков и Чепелкин. Пора! Лунин взлетел, и сразу за елками блеснуло море.

Обернувшись, Лунин увидел прямо за собой самолет Серова, уже в воздухе. Рассохин, набирая высоту, шел к морю. Они летели широким треугольником: впереди Рассохин с Байсеитовым, справа от них — Кабанков с Чепелкиным, слева — Лунин с Серовым. Пересекли береговую черту. Вода светлела под ними, отражая светлеющее небо.