Николай Чуковский - Балтийское небо

В середине июля Ермаков как-то вечером зашел в избу к Лунину и, весело подмигнув, сказал:

— А ну, гвардии майор, ответьте, сколько английских ярдов в тысяче метров?

— Представления не имею. А зачем вам? — удивился Лунин.

— Сколько футов в тысяче метров? Сколько метров в миле?

— Никогда не знал.

— Придется узнать и других научить. Приказ есть.

— Приказ?

— Получен приказ вашей эскадрилье немедленно изучить английские меры длины. Как вы думаете, для чего?

Лунин стал в тупик. И вдруг догадка блеснула у него в глазах.

— Вот, вот! Вы угадали, — сказал Ермаков. — Вы будете летать на английских самолетах.

— На английских?

— На "Харрикейнах". Видели такие?

— Нет.

— Их никто здесь не видел. Но все читали в сообщениях из Англии: сегодня над Лондоном "Харрикейны" сбили два немецких бомбардировщика. Вот такие самые… Что? Вы, кажется, недовольны? Не тревожьтесь, Константин Игнатьич, нам плохого не пришлют.

Девятнадцатого июля наши войска оставили Ворошиловград, а двадцать седьмого июля — Новочеркасск и Ростов-на-Дону.

Однако об этом летчики не говорили. Они словно все условились: о том, что происходит на фронтах, сейчас не упоминать. Но как бы тень легла на их лица от этих тревожных и страшных событий.

Один только маленький вихрастый Миша Карякин балагурил и пел наперекор судьбе. В его постоянной веселости был вызов. Просыпаясь, он хитро щурил свои по-монгольски прорезанные глазки и запевал:

— Ты это оставь, Карякин, — говорил Татаренко. — Про "ишаков" забыть пора.

— Ну, это мы еще посмотрим, — отвечал Карякин. — Как бы не пришлось их вспомнить. Когда увидим, что пора, тогда и забудем.

Они все уже слышали, что будут летать на английских самолетах, но не знали, как отнестись к этому известию. Оно несколько сбило их с толку. Они ждали новых советских самолетов, достоинства которых уже проверены и несомненны. И вдруг… А впрочем, кто их знает… может, английские еще лучше, ведь англичане — изобретательный народ…

— "Харрикейн" по-английски значит "ураган", — объяснил Костин.

Оказалось, что Костин знает английский язык.

— Плохо знаю, — говорил он, словно стесняясь, — но в английской технической литературе кое-как разбираюсь.

О "Харрикейнах" он, конечно, знал больше всех, — вернее, только он один хоть что-нибудь знал о них. Полгода назад он прочел о них статейку в английском авиационном журнале "Эвиэшн" и запомнил некоторые цифры. В статейке "Харрикейны" очень хвалили. А из цифр важнее всех, конечно, были те, в которых выражалась скорость полета.

— Здорово! — сказал Татаренко, когда услышал от Костина, сколько километров в час делает "Харрикейн". — В полтора раза быстрее, чем "И-16"! Тут только одно удивительно — как это немцы отваживаются совершать налеты на Лондон…

Из этой же статейки Костин узнал, что истребители типа "Харрикейн" снабжены моторами "Мерлин-ХХ", изготовленными знаменитой фирмой "Роллс-Ройс".

— Чем же знаменита эта фирма? — спросил Карякин.

— До войны она была знаменита тем, что изготовляла шикарно отделанные автомобили, — ответил Костин. — В рекламах о них писалось так: "Роллс-Ройс" — самый дорогой и самый неэкономичный автомобиль в мире".

Эта реклама поразила всех. Татаренко не поверил Костину.

— Какой же смысл в такой рекламе? — спросил он.

— Смысл — в шике, — объяснил Костин. — Автомобиль "Роллс-Ройс" предназначен для богачей и должен служить свидетельством богатства. Дьявольски шикарно иметь самый дорогой и самый неэкономичный автомобиль в мире.

— А самолет у них тоже самый дорогой и самый неэкономичный? — спросил Карякин. Костин нахмурился.

— Не знаю, — ответил он сухо.

Он не любил непроверенных и недостаточно обоснованных суждений.

Они упорно учились переводить футы в метры и метры в футы, потому что приборы на "Харрикейнах" показывали скорость и высоту в английских мерах. Они добились того, что переводили футы в метры совершенно механически, мгновенно. Тем временем на аэродром прибыла радиоаппаратура для новых самолетов. К их удивлению, вся она оказалась советской, изготовленной на советских заводах. Значит, англичане продали нам свои истребители без радиоаппаратуры.

Теперь уже, казалось бы, "Харрикейны" должны были вот-вот прибыть. Но один за другим проходили знойные июльские дни, а "Харрикейнов" всё не было. Их уже надоело ждать, о них уже не хотелось говорить, в них уже перестали верить.

И вдруг с железнодорожной станции позвонили на аэродром, что самолеты прибыли.

На станцию за ними выехали Ермаков, Лунин и инженер полка в сопровождении техников и всех грузовых машин автороты батальона аэродромного обслуживания. Дорога была длинная, лесная, машины подскакивали на корнях; в болотистых местах настланы были гати, и трясло так, что зубы лязгали во рту. И всё же машины, подпрыгивая и гремя, мчались на предельной скорости, — так всем не терпелось повидать новые самолеты.

Но и на станции повидать самолеты не удалось, так как оказалось, что все они упакованы в большие деревянные ящики. Десять ящиков почти кубической формы лежали вдоль железнодорожной ветки. На их белых стенках чернели аккуратные надписи, из которых прежде всего бросался в глаза адрес: "Port Murmansk". Их везли из Англии северным путем, вокруг Нордкапа, через Баренцево море.

Добротный вид этих ящиков на всех произвел впечатление.

Ермаков похлопал по одному из них ладонью и сказал:

— Отличная упаковка!

Инженеру полка тоже, видимо, понравились ящики. Однако он проговорил:

— А доски-то из нашего леса. Лес они у нас получают.

Распаковывать самолеты на станции было бы, конечно, бессмысленно. Их нужно было так, в ящиках, и доставлять на аэродром. Дело это оказалось трудным, сложным и заняло много времени. Пришлось прибегнуть к помощи тягачей и громоздких, построенных плотниками сооружений, напоминавших сани. Первый ящик с самолетом на аэродром прибыл в темноте, при звездах. Решили раскрыть его, когда рассветет.

В эту ночь никто не ложился. Когда солнце показалось на востоке, протянув через весь аэродром длинные тени сосен, плотник аэродромного батальона влез на один из ящиков и принялся осторожно отваливать топором переднюю стенку. Визгнули гвозди, стенка упала. В темной глубине ящика блеснули стёкла самолета. И, подталкиваемый руками техников, первый "Харрикейн" выполз на свет, оставляя темный след в поседелой от утренней росы траве.

Лунин, как и все, жадно глядел на него. Он по опыту знал, как важно первое впечатление от новой машины. Удачную конструкцию почти всегда можно узнать с первого взгляда — по изяществу и выразительности линий. Он вспомнил, как несколько лет назад он впервые увидел "И-16"; тогда "И-16" сразу же поразил его широкой бульдожьей мордой и короткими плоскостями. "У этого цепкая хватка, — подумал он тогда. — Это настоящая боевая машина". Так потом и оказалось.