Владимир Рецептер - Жизнь и приключения артистов БДТ

— Ты что?! — изумился Р. — Он — фантастический артист!.. Как он умирает в «Леди Гамильтон»!..

— Нет, — сказал Бас. — Он играет так, что видно, что он хорошо играет. А играть нужно так хорошо, чтобы этого не было видно. — Сказал и ушел домой, так что расписка Оливье целиком зависела теперь от артиста Р.

И сэр Лоренс запросто пришел за кулисы вместе с переводчицей и фотокором, Р. поднес ему на выбор два пузырька с красной и синей краской и кисточками, О. выбрал синий и вывел на потолке свое бессмертное имя.

И разговор у них тоже состоялся, потому что артист Оливье, прежде чем ставить автограф, сказал артисту Р. комплимент. Тот и раньше хорошо запоминал относящиеся к его игре комплименты и легко забывал замечания, а на этот раз сам Бог ему велел.

Теперь комплимент. На этот раз автор даже не станет советоваться с критиком Р., а без всякого совета его приведет. И не только потому, что читатель должен наконец узнать, каков у нас один из героев повествования на самом деле, а потому, что из всякого факта должна родиться правдивая легенда, а иначе зачем писать гастрольный роман?..

Так вот, пожимая руку артисту Р., артист Оливье сказал:

— Wonderful! — и добавил, с трудом произнося приготовленную по-русски фразу: — Вы пуэквасный а-а-тист!..

И артист Р. не остался в долгу, а тут же, с помощью переводчицы, отфутболил сэру Лоренсу, что он — абсолютно потрясающий артист, и какой у него трубный голос в «Генрихе V», и какой настоящий принц его Гамлет, и как прекрасно он умирает в «Леди Гамильтон»…

Тут милая переводчица нашла нужным сообщить господину Оливье, что артист Р. тоже играет «Гамлета», причем один и все роли, а Р. посетовал, что О. видел не Гамлета, а современную роль, на что артист О. сказал, что, судя по тому, что он видел, артист Р. должен быть настоящим Гамлетом…

И эту возвышенную беседу дважды запечатлел фотокор. Вот улыбающийся сэр Л. О., с большим ухом, глубокой, выразительной вертикальной морщиной на правой щеке, в крепких очках с темной оправой и двуцветным значком на лацкане. А вот, — с другой точки, — сэр Л. О. уже слева по кадру, сильно в профиль и слегка размыт, а на него с восторгом и обожанием смотрят милая переводчица и артист Р. К несчастью, в эйфории он не запомнил имена переводчицы и фотокора, приславшего карточки, так что, если та или другой прочтут эти страницы, автор просит их написать ему прямо в знаменитый журнал «Знамя», где он воображает напечатать гастрольный роман.

С этого, в сущности, незначительного эпизода Р. испытывал по отношению к Л. О. неоправданно горячее чувство и известие о его смерти воспринял как личную потерю. Идя по Фонтанке в сторону Невского, он держал перед глазами тот малый поворот головы и меркнущий свет в единственном глазу адмирала Нельсона, который запечатлелся в нем на всю жизнь. И по своей дурацкой манере рассеянный пешеход шевелил губами:

— Надеюсь, вы не очень страдали, сэр Лоренс. Вы умели умирать, как никто. Надеюсь, вы сыграли свою смерть так же хорошо, как смерть героев. Прощайте. Прощайте. «Дальше — тишина»…

Письмо Иосико год лежало в Сенином столе, пока опять не приехала дочь Рита и перед продажей квартиры на Финляндском проспекте решила ящики вскрыть. Так оно попало в руки Шуры Торопова, и он написал в Японию несколько осторожных слов. Иосико ответила, что догадалась о случившемся по долгому молчанию, и попросила прислать фотографию…

В мае 2001 года она оказалась на стажировке русистов в Москве и дала знать Шуре, что собирается в Петербург с единственной целью — прийти на Сенину могилу. Готовя эту встречу, Торопов позвонил в Америку, и Лора Данилова разрешила взять у соседки ключи, чтобы Иосико могла ночевать на Манежной, в их брошенном доме. Он купил также билеты на оперу в театр Мусоргского и на «Стрелу» обратно до Москвы.

Встречая Иосико, Шура поразился скромности ее внешнего вида, невзрачному пиджачку, серым брюкам, маленькому рюкзаку за плечами, в котором были календари на этот год и другие сувенирные мелочи для японского уголка. Но все равно она смотрелась девочкой и была хороша…

На другой день по приезде у Иосико случился сердечный приступ, и практически все три дня она провела в пустой квартире Даниловых с окнами на Конюшенную церковь. Оказалось, что ее здоровье расшатано: удалена почка, митральный клапан нуждается в замене, и встревоженный муж настаивал в телеграмме, чтобы она отказалась от поезда и летела в Москву самолетом. Билеты на «Стрелу» и в театр Мусоргского так и пропали…

На Волково поле, где лежал Семен, поехали на Шуриной машине, и по дороге Иосико успела рассказать, что ее семья переехала на юг Японии, в провинцию Тотгори, где она начала составлять туристический справочник на четырех языках, в том числе и на русском, и сожалеет, что владеет им не так хорошо, как ей бы хотелось. Торопов в ответ сказал, что у нас, к сожалению, плохо обстоят дела с охраной авторских прав, и какой-то вурдалак догадался подложить Сенину музыку под рекламу майонеза…

До могилы Иосико дошла с трудом, не раз останавливаясь и придерживая сердце. Тут она положила свои цветы, зажгла плоскую свечу в круглой алюминиевой плошечке и заплакала.

Шура отошел в сторону и, обернувшись, увидел, что они говорят..

В императорском дворце древнего Киото пели полы. Их так и представили нам — соловьиными полами. Когда-то и кого-то они должны были предупредить об опасности, мол, враг не дремлет и крадется уже по дворцу. А теперь они скрипели для нас. Это была совершенная и совершенно японская декорация, с резными колоннами, деревянной скульптурой и экзотической утварью, в которой двигались некрупные наши фигурки, послушно прислушиваясь к тающим музыкальным скрипам. Шло нас человек сорок или побольше, все в носках и робкие, как дети. Молчали нарисованные павлины, цапли и гуси. Замерли драконы и черепахи. А под подошвами полуевропейцев тихонько щебетали поющие полы…

Здесь крылся какой-то, не до конца ясный композитору Р. образ, в этом осторожном шарканье пешей стаи по поющим половицам императорского дворца. Вот только какой?.. Что родится из ощущения хрупкой случайности и доверенной избранности?.. Радость и скованность?. Нет, еще не то… Нежность и боль… Да, дикая нежность и страшная боль… И эту смесь нужно записать нотными значками… Только слушать, верить себе и записывать… И на миг Сене показалось, что он сумеет это сделать…

«Пусть продлится держава нашего императора тысячу, да, тысячу лет… Вот они, наши гейши и самураи со стадиона Каракуэн!.. Ничего похожего, и все-таки… Я вам скажу, что общего!.. Беззащитность перед судьбой, вот что!.. Краткость века!.. Привычка разыгрывать день и костюмировать вечер… Смотрите: духи умерших микадо по углам и шут на одной ноге, настороживший розовое ушко… Скрип… Скрип… Скрипочка… Ум-па, ум-па-па… Ты моя уточка… Ум-па-ум-па-па… Шесть татами, шесть татами, тим-тарарам-та-дарам!.. Выше, выше, к Фудзияме, там-тира-рам-падарам!.. Скрип… Скрип… У нас за спиной тоже не что-нибудь, а — империя!.. А мы — солдаты имперского театра, а не вшивая артель!.. Имейте в виду!.. Сказано, сказано, спето!.. Скрип, скрип, скрип… Неужели нам грозит опасность? Неужели нам скрипят полы?..»