Александр Поповский - Пути, которые мы избираем

Они беседовали — ученый и его подруга, и взволнованно обсуждали свои наблюдения, счастливые, что день не прошел для науки бесследно. Ко многому из того, что было рассказано, они вернутся еще, некоторые наблюдения станут темой отдельных исследований, а сейчас в эту ночь им предстоит лечь без ужина спать…

Миновала блокада, выжили ученый и его подруга, выжили и птицы. И соловей, и варакушка, и серая мухоловка, и белая трясогузка выдержали осаду Ленинграда. Промптов мог наконец вернуться к своим искусственно воспитанным птицам, чтобы разглядеть инстинкт в его естественном виде.

Вот выкормыш-зяблик, выведенный на свет канарейкой. Он не слышал песен своих собратьев по виду, вместе с ним жили только щегол и приемная мать. И зяблик стал рано им подражать. Ограниченный, однако, своими вокальными средствами — строением голосового аппарата, — он все своеобразие песен щегла и канарейки уложил в короткую законченную трель. Ни один зяблик, выросший в родительском гнезде, не признал бы по голосу сородича в этом певце. И с другими питомцами лаборатории случилось то же самое. Лишенные возможности усвоить пение родителей, они строили свою песню из всего, что звучало вблизи. И щебетание, и чириканье, и свист, и урчание скворцов укладывались в их своеобразный напев. Те же выкормыши, вокруг которых вовсе не было птиц, навсегда сохраняли щебет ранней поры своей жизни.

Позывные крики родителей на воле, их крики страха и угрозы машинально вызывают у птиц определенный ответ. И раздражитель — позывные голоса, и отклик организма — врожденные. Как же это проявляется у питомцев лаборатории?

У синиц, воспитанных в клетках, крики страха, тревоги и зова вызывают безошибочный ответ. Этим исчерпывается все, на что они способны автоматически отзываться. Сложность и богатство всего набора призывов им недоступны. В процессе борьбы за существование выросла и усложнилась звуковая сигнализация птиц. Одни возгласы служат средством общения родителей с детьми, другие — взаимопониманию самцов и самок, третьи — связью между особью и стаей в коллективной защите. Каждый крик — стимул, определяющий поведение птиц. Язык этот рождается в гнезде и совершенствуется в последующей жизни. Стереотипно повторяющееся звучание вырабатывает на это двигательный ответ, схожий с инстинктивной реакцией. Выкормышам эти преимущества не были известны. Они не только оставались глухими к многообразной сигнализации, но и не умели ее воспроизводить. Нечто подобное повторилось с инстинктом размножения.

В определенное время у птиц возникает стремление подбирать прутики, пух, стебельки. Влечение это с каждым днем нарастает. С утра до позднего вечера пернатый строитель жадно разыскивает все, что может служить его делу. Независимо от того, будет ли в клетке достаточно прутиков или не будет их вовсе, созидательный пыл проявится с одинаковым рвением. Лишенная строительных средств, птичка клювом захватит у себя перья на груди и, пригнув голову, будет носиться точно нагруженная добычей. Этот голод не утолить ничем, страсть не уляжется, пока не будет свито гнездо. Все последующее как бы предначертано: и характер и качество строительных средств, и местоположение брачного жилища, и даже время пребывания в нем. Луговой чекан пристроится под кустиком конского щавеля, на котором он так любит сидеть; чечевица обоснуется на черемухе; зеленая пеночка — в лесной канавке, в крутых мшистых склонах ее. Каждому виду словно предопределено, из какого именно материала ему строить гнездо, из чего вить основание и чем выстилать его. У коноплянок поверх прутиков ляжет слой перьев и волос, у щегла на волокнистом каркасе — растительный пух, у жаворонка на стеблях — сухая трава. Во всем как бы господствует извечный порядок, все словно отмерено раз и навсегда.

Промптов усомнился в непреложности и категоричности всех этих элементов инстинкта. Наблюдения не раз убеждали его, что при известных обстоятельствах птицы нарушают врожденный распорядок, отступают от присущего их виду шаблона. Так, в районах, прилегающих к госпиталям, исследователь находил гнезда славок и зябликов, свитые частью из ваты; гнездо зеленушки — с вплетенным марлевым бинтом и тонкой упаковочной стружкой. Одна птица даже оплела свое жилище нитками различных цветов. Елизавета Вячеславовна видела однажды, как синица-самка, прицепившись к голенищу валенка, расщипывала его сильным клювиком и целыми пучками уносила надерганный войлок в свою дуплянку.

Пернатые отказывались от материала, отведенного им природой, и обнаруживали свободу в выборе строительных средств. Собственные склонности и жизненный опыт порядком оттесняли требования инстинкта гнездостроения.

Промптов задался целью решить, зависит ли характер материала, из которого сложено гнездо, от ресурсов природы. Подсказывает ли опыт решение там, где у птицы есть возможность выбора?

Эксперименты проводились в пору гнездостроения. Исследователь вносил в клетку все необходимое для воссоздания гнезда и при этом наблюдал поведение птиц.

Пернатые явственно обнаруживали склонность к разнообразию и комфорту. Помимо еловых прутиков, составляющих основу гнезда, коноплянка не отказывалась от сена и мха. К обычной для нее подстилке из ниток, перьев и волос она прибавила паклю и вату. И канарейка, и зяблик, и чиж, и зеленушка, и мухоловка, и щегол благожелательно отнеслись к необычной для них хлопковой и льняной подстилке. Серая мухоловка свила свое гнездышко из прутиков и пакли вместо корешков и трав. Собственные склонности решительно определяли поведение птиц. Даже само формирование гнезда не было целиком автоматично. Сказывалось влияние нервно-мышечных согласований, усвоенных тренировкой при добывании корма или передвижении на ветвях, — опыт пользования клювом и лапками…

Так ли это на самом деле? Действительно ли труд и сноровка отражаются на качестве построенного гнезда? Разве эти приемы не наследственны?

Предметом исследования сделали канареек в возрасте одного месяца. Их разделили на две группы и разместили в клетках. В одних жердочки лежали горизонтально, и птицам легко было садиться, а в других вместо жердочек неудобно расположили ветви кустарника. Опора уходила из-под лапок канареек: ни садиться, ни примащиваться нельзя было без труда. Кусты клонились вниз, а почки звали, манили вверх, туда, где не устоять, не расправить крылья. Как только канарейки приноравливались доставать пищу, расположение веток меняли. Пернатым приходилось вновь приспосабливать свои движения. Это была тренировка, которой позавидовал бы искусный акробат.

Легче проводила дни первая группа канареек. По горизонтально лежащим жердочкам можно прыгать весь день, ни сноровка, ни искусство для этого не надобны.