Александр Поповский - Пути, которые мы избираем

Понадобились только две ночи нормального сна, и животное окрепло, временные связи обрели прежнюю власть над ним.

Из несложного опыта неожиданно вырос новый вопрос, серьезный, значительный, достойный венец великого дела. «Кора мозга, — подумал Быков, — находится под воздействием раздражений, идущих изнутри и извне. С одной стороны, внешний мир с его вечно меняющейся средой и сложной борьбой за существование, а с другой — интимный, внутренний. Два ряда требований следуют в кору мозга, и от того, как правильно ответить на них, зависит благополучие всего организма. Какому же из этих требований оказывается в полушариях предпочтение? Чьи притязания находятся в первом ряду? В опытах с бессонницей внутренний мир отодвинул внешний, погасил все радости и страсти. Так ли обстоит всегда?»

Никогда еще природе не задавали подобного вопроса. Три года ушли на исследования, прежде чем был найден ответ.

Круг ее интересов удивительно многообразен. Она окончила музыкальную школу и мечтала стать актрисой. Сцена, где сталкиваются чувства и страсти, где искусство обнажает глубочайшие тайны людской натуры, волновала ее воображение. Казалось, в этом ее призвание и счастье. Однако интерес к театру не помешал ей увлечься чисто практической деятельностью. Она поступила в механический техникум и преуспела в математике. — Влечение к технике вскоре было подавлено другим. Взволнованная драматическими коллизиями в произведениях Достоевского, девушка решила изучить психологию, вникнуть в механизмы, которые подобную сложность создают. Новое увлечение изменило и эти планы. Не психологом, а физиологом стала она и за успешную работу на одиночном нервном волокне была удостоена Павловской премии… Затем ее увлекла метеорология — проблема вихревых процессов в атмосфере. Не имея специального образования, она написала две серьезные работы и была утверждена инженером. Опубликованное исследование «К вопросу о суточном ходе коэффициента турбулетной диффузии» оказалось успешным. Девушка стала старшим инженером-гидрометеорологом. И все-таки она вернулась к физиологии.

— Вы слишком увлекаетесь, — говорили ей друзья, — уж очень у вас широкое сердце.

— Наоборот, — возражала она, — очень даже маленькое и к тому же склонное к большим заболеваниям. Кстати, оно смещено у меня вправо.

Эта анатомическая неудача природы не мешала ее сердцу быть одержимым большими страстями. Пятнадцати лет Вероника Сергеевна Шевелева окончила среднюю школу и спустя год приготовилась поступить на биологический факультет. Ей рекомендовали выждать немного и тем временем подрасти. Она не могла себе позволить тратить годы без пользы и, зачисленная в марте следующего года, до мая сдала все экзамены по курсу. Напряжение это стоило ей неприятных последствий: она вдруг обнаружила, что мир все более интенсивно окрашивается в алые тона. Вернуть вещам их нормальную окраску оказалось под силу лишь опытному окулисту. Сновидения девушки также приобрели несообразный характер: много времени спустя после экзаменов она все еще будила домочадцев взволнованными речами, обращенными к воображаемому экзаменатору.

Девятнадцати лет, на пятом курсе университета, она в лаборатории Быкова изучает строение нерва. Год спустя она заканчивает биологическое отделение и защищает работу на тему о влиянии фармакологических веществ на нерв. Откуда, казалось бы, такой интерес к нервному проводнику? Что ей до его способностей переходить из состояния возбуждения в торможение?

Оказывается, что в строении нервной системы и ее деятельности молодая студентка искала ответа на вопрос, что такое настроение. Как удается человеку выразить свои чувства в красках и словах, изменять средствами искусства настроение окружающих?

Оппонентом Шевелевой на защите дипломной работы выступил академик Ухтомский. Он, отказывавший в этой чести кандидатам наук, проявил интерес к дипломному сочинению студентки. Публично одобрив его, ученый выразил уверенность в том, что девушку ждет плодотворное будущее…

Когда профессор Быков впервые увидел Шевелеву, низко склонившуюся над нервно-мышечным препаратом лягушки, он долго не мог оторваться от глубоко поразившего его зрелища. Игла, которой она работала, казалось, жила собственной жизнью, говорила на своем языке. У студентки пятого курса были тонкие пальцы, подвижные и чуткие, проницательный взор и девятнадцать лет за спиной. Кто вдохновил ее часами глядеть сквозь лупу на нервные волокна? Кто учил ее их расщеплять? Какая причина так влечет ее к нерву? Уж не искала ли она в его таинственных недрах ответа на занимавшие ее фантазии?

На это она не могла бы ответить. Восхищенная и влюбленная в свой мучительный труд, она владела искусством черпать радости там, где другому это казалось невозможным.

Узнав ближе студентку, Быков сказал ей:

— Вас, видимо, занимает строение нерва. Не хотите ли вы посвятить себя неврологии?

На этот вопрос последовал несколько странный ответ:

— Меня занимает все, что определяет характер человека.

Ученый улыбнулся. Проблема души не была его специальностью. Для ее изучения еще не был поставлен ни один опыт.

— Всего лишь? И ничего больше?

— Нет, почему. Я люблю еще искусство.

Ироническую улыбку ученого она истолковала по-своему и поспешила добавить:

— Тут нет противоречия. Искусство есть проявление души, оно же определяет душевную деятельность человека.

Это объяснение не удовлетворило ученого. Беседа их окончилась, одна из сторон сочла себя некомпетентной ее продолжать.

Быков открыл, что у помощницы «золотые руки», и стал с особым интересом следить за ней. Верный своему правилу ободрять, убеждать, но не решать за сотрудника его задачи, ученый предоставил студентке свободу, готовый, однако, всегда прийти ей на помощь. Словно желая измерить силу ее дарования, он нагружал ее все более сложной работой. Когда удача сопутствовала девушке, он вдохновенно говорил ей о беспредельных просторах, открытых взору науки; в трудные минуты он, наоборот, был склонен признать, что природа нас держит на расстоянии от своих тайн, обнажая нашему уму лишь внешность вещей, скрывая закономерности, от которых действия этих вещей зависят…

— Самое трудное, — ободрял Шевелеву ученый, — дойти до сердцевины науки, пробиться сквозь тьму готовых понятий, мешающих прямо видеть предмет.

Изречения ученого ассистентка принимала как рабочие гипотезы — без лишних восторгов и огорчений. Она привыкла к его афоризмам и считала их как бы принадлежностью лаборатории. Впервые явившись сюда, она на транспарантах, развешанных на стене, прочитала те сентенции, которые услышала потом от Быкова. «Факты в тысячу раз важнее слов». «Если вы понимаете факты, вы понимаете все». Это были поучения Павлова. С другого плаката Менделеев внушал ей: «Наука есть достояние общего, и справедливость требует не тому отдавать наибольшую славу, кто высказал первый известную истину, а тому, кто сумел убедить в ней других, показал ее достоверность и сделал применимой в науке». В кабинете ученого девушка прочитала поучение Лобачевского: «Кажется, природа, одарив столь щедро человека при его рождении, не удовольствовалась этим, вдохнула в каждого желание превосходить других, быть известным, быть предметом удивления, прославиться и, таким образом, возложила на самого человека попечение о своем усовершенствовании. Ум в непрестанной деятельности стремится стяжать почести, возвыситься, и все человеческое племя идет от совершенства к совершенству, — и где остановиться?» Менее лирично звучало поучение Бэкона: «Оставьте напрасно трудиться, стараясь из разума извлечь всю мудрость; спрашивайте природу, она все истины хранит и на ваши вопросы вам ответит».