Александр Поповский - Пути, которые мы избираем

Утоление жажды, пришли мы к заключению, ведет в первую очередь к насыщению тканей водой. Уже первый глоток как бы подготовляет организм к предстоящему поступлению воды. Движение ее из полости рта по пищеводу сопровождается сигналами, которые приводят к перемещению влаги из кровеносного русла во внутренние органы и ткани. На наших глазах мнимое питье пускало этот механизм, и поступление жидкости к почкам сокращалось. Понадобится час, прежде чем их деятельность станет нормальной…

— Не знаю, как вы отнесетесь к нашим работам, — не без волнения произнес Слоним, — нам они стоили больших трудов.

Быков некоторое время подумал и сказал:

— Продолжайте, я вас слушаю.

— Что еще вам сказать? Мы не оставались в стороне от интересов страны, в которой жили и трудились. Участвовали в общественной жизни. Бывали на стройке Большого Чуйского канала, днем работали заступом, а вечерами читали киргизам лекции, рассказывали им о влиянии климата их страны на организм человека, о наших физиологических работах. Это была благодарная аудитория, и мы поныне вспоминаем о ней с удовольствием… Я не могу не признаться, Константин Михайлович, — закончил Слоним, — что в настоящее время ничто для меня так не устарело, как мои диссертации — кандидатская и докторская. Я очень далек от тех положений, которые приведены в них…

Таков был разговор, который затянулся на двое суток. Ученый внимательно выслушал признание сотрудника и сказал:

— Вы неплохо усвоили историю приспособления физиологической функции и роль коры полушарий в этих, процессах. Я бы этот раздел назвал интеграцией… Вы крепко угодили в круг павловских идей, и со временными связями вам уже не расстаться.

Он оглядел худощавую фигуру Слонима, его бледное лицо, которого не коснулось знойное солнце Киргизии, и сочувственно добавил:

— Пустыня и горы вам действительно пригодились, но вы порядком, я вижу, себя извели. «Природа не храм, а мастерская, — говорил наш Тургенев, — и человек в ней работник».

Участливый тон растрогал молодого исследователя, он промолчал, но его выразительная мимика ответила ученому тем же: «И вы не бог весть как счастливо отделались от болезни…»

— Согласны вы послушаться моего совета? — спросил Быков.

— Разумеется, — с готовностью ответил ассистент.

— Так вот, надевайте погоны и вступайте во флот. Я договорюсь, чтобы вас определили на морскую службу. Военно-Морскому Флоту нужны физиологи. Все мы служим, пора и вам исполнить свой долг.

Ничего нового в этом предложении не было. Все встречи с Быковым завершались советом, настоятельной просьбой или приказом переехать в Ленинград. Однако было бы безумием оставить Среднюю Азию, институт и помощников, расстаться с Киргизией, в которой так много сделано и не меньше предстоит завершить. Что будет с его опытами над овцами, сусликами и ежами?

— Я не могу согласиться… В Ленинграде мне, право, нечего делать… Я охотно перееду в другой раз. Войдите в мое положение…

Быков движением руки остановил помощника и с усмешкой сказал:

— Впрочем, уступаю, устраивайтесь где хотите. Этого можно было от вас ожидать, очень я вам нужен. Устраивайтесь, не тратьте со мной попусту время. Вы уже профессор, обойдетесь и без меня.

Спор был долгий, упорный и завершился примирением — Слоним согласился оставить город Фрунзе и перейти в Военно-Морскую медицинскую академию.

Кто-то сказал, что физиология — наука неспокойная. Она волнует сердца исследователя тревогой и нередко отказывает ему в праве утешиться успехом. В нее, как в девственный лес, легко углубиться и так же легко сбиться с пути. Слоним узнал это на собственном опыте. Он вник в сущность явлений, сменяющих друг друга во время еды, отделил врожденное от приобретенного и мог бы свой труд считать завершенным. Чего еще желать? Опыты, проверенные множество раз, подтверждались. Все, казалось, обстояло превосходно, а исследователь находил причины считать удачу неполной и даже сомнительной. «Нет ничего проще, — рассуждал он, — как грубо рассечь жизненно сложное явление и связать каждую из частей с определенным понятием. Где гарантия, что, отделяя приобретенное от наследственного, разрез пришелся к месту и не была задета соседняя ткань?»

Слонима поразила болезнь, одинаково прилипчивая к отважным талантам и посредственностям. Ему померещились пагубные отклонения в пройденном пути и жестокий тупик впереди. Эта мысль его ослепила. С упрямством человека, одержимого верой в свою мечту, он обратил испытания в источник раздумья и самоосуждения. В том, что случилось, виноват он один. С собой надо быть правдивым. Куда делась его решимость обратить природу в физиологическую лабораторию, покончить раз навсегда с искусственной средой, населенной звериными выродками? Чем его опыты оригинальней, а методика лучше других? Те же кролики в клетках, зверьки в противоестественных камерах, под стеклянным колпаком. Газообмен изучается в состоянии покоя, в состоянии, неестественном для организма. Он хотел сочетать биологию с физиологией, как Быков соединил физиологию с химией, — почему не осуществились его, Слонима, мечты?

Тот не мудрец, у кого не хватает мудрости пересилить себя. Сколько исследователей были отмечены незабываемой удачей потому, что они сохранили нерушимую верность великой лаборатории земли! Путешествие на корабле «Бить» — пять лет общения с природой — открыли Дарвину дорогу к бессмертию; полвека изучения природы растения, исследование ее в естественной среде покрыли имя Мичурина неувядаемой славой. Надо быть верным себе и своим склонностям, нельзя проследовать в будущее, отрешившись от самого себя.

Оценка прошлого никогда не бывает беспристрастной; она зависит не столько от того, каким в действительности было «вчера», сколько от того, как выглядит наше «сегодня». Счастливое, оно затмевает минувшее, несчастное — озаряется его сиянием. Так между светом и тенью колеблются наши чувства.

Перемену в душевном состоянии Слонима заметили в лаборатории: нельзя было этого не заметить. Он перестал заниматься делами, словно они не касались его. Прежде, бывало, едва поспеют одни опыты, он уже думает о других: проектирует, строит новые приборы, переделывает старую аппаратуру, и вовсе не потому, что надо спешить, а просто ради порядка. Одно должно следовать за другим, система не терпит разброда. Впереди множество планов, и нельзя допустить, чтобы первые задерживали последующие. Обычно внимательный к каждой новой идее, жадный к исканиям учеников, он теперь без увлечения присутствовал на занятиях. «То, что не трогает его, — говорили окружающие, — он не только не видит, но и не слышит, сколько с ним об этом ни говорить».