Лидия Новицкая - Уроки вдохновения

— Жажда первенства, самомнение должны быть изжиты, — учил студийцев Константин Сергеевич. — В студии все равны. Каждый — самостоятельная творческая единица. А разница в способностях — это внешние условия.

«Прекрасный, огромного обаяния человек, Станиславский не знает никаких рангов в искусстве. Он относится ко всем одинаково, для всех готов сделать все, что только в его силах, и одновременно сурово, а подчас и жестоко, невзирая на лица, критикует недостатки», [7] Сб. «Станиславский. Писатели, артисты, режиссеры о великом деятеле русского театра», с. 128. — так говорил о работе с Константином Сергеевичем замечательный актер МХАТ Н. П. Хмелев.

Станиславский, сам являясь образцом в выполнении требований художественной этики, упорно боролся против зазнайства, творческой самоуспокоенности не только в актерской среде, но и у нас в студии.

— К сожалению, случается так, — говорил он студийцам, — молодой ведущий актер, несколько лет проработавший в театре, видит, что артист X. играет лучше, чем он. Но это для «нашего» актера ерунда, это его нисколько не мучает, он ведь уже первый актер, он же талант. И вот тут, в этой самоуверенности, кроется его погибель; с этого момента он непременно начнет катиться вниз. Изживайте дурные черты своего характера, — продолжал Станиславский, — самовлюбленность, зазнайство, пренебрежительное отношение к товарищам. Иначе через 10–15 лет с вами может случиться то же, что произошло со многими актерами: начинали с того, что были непосредственными, милыми, а кончали самым гнусным ремеслом. И вот, когда посмотришь, что из некоторых вышло, то невольно вспоминаешь старичка, который говорил: «Милая девочка, милая девочка, а вырастет — дрянь будет».

Константин Сергеевич рассказывал о том, как стремились к творческому совершенствованию его соратники по МХАТ, те, кого называют «старой гвардией театра»:

— У нас было так, сыграешь какую-то роль, тебе хлопают, а в душе — «но ведь Садовский сыграл лучше». Вот что-то еще сделал, а в душе — «у Ермоловой это получилось лучше». Еще что-то сделаешь, и как будто лучше, чем прежде, но все-таки нет в душе полного удовлетворения, и хочется еще и еще работать над собой.

Нужно, чтобы и вы об этом постоянно думали, чтобы и вам теребило душу — «да, это хорошо, но ведь можно лучше». Надо, чтобы эта мысль заставляла вас неустанно творчески трудиться и стремиться к лучшему. Умение трудиться — это тоже талант, громадный талант.

К. С. Станиславский пишет: «Огромное большинство актеров уверено, что на репетициях надо работать, а дома можно отдыхать». [8] Станиславский К. С Собрание сочинений в 8-ми томах. М., Искусство, 1954–1961, т. 3, с. 248, В дальнейшем ссылки будут только на это издание. — Прим. ред. А ведь на репетициях разбираются действия, ощущения, хранящиеся в эмоциональной памяти. И надо очень много и долго думать о них не только на репетициях, но главным образом дома, чтобы извлечь их из своей души, из своей памяти. Многие же из теперешних студентов совсем не работают над ролями дома, не готовятся к репетициям; не интересуются материалом, связанным с создаваемым образом, с эпохой произведения. Они считают, раз есть педагог, — он за них подумает, сделает. Борясь с этим, мы, педагоги, заставляем студентов делать на группе доклады об авторе, эпохе; составлять подробные биографии, течение дня каждого действующего лица; искать, кто умеет рисовать эскизы костюмов, причесок.

— Надо самим работать, а не рассчитывать на кого-то, не ждать, что с вами кто-то может проделать чудеса, — говорил Константин Сергеевич. — Вот вы проучились два года и уже требуете мастеров. А вам, молодым студийцам, казалось бы, есть чему поучиться, есть что позаимствовать у любого мало-мальски одаренного талантом педагога; от каждого можно кое-что взять и узнать многое. Для этого надо самому научиться брать нужное и важное. Если вы сейчас уже просите мастеров, то какие же профессора вам понадобятся через три года? Поэтому не привередничайте и берите то, что вам дают более опытные товарищи, хотя бы они и не были гениями. И вообще отбросьте критиканство.

Все, что говорил Станиславский и ученикам студии, и нам, педагогам, было тем убедительнее, чем нагляднее подтвердалось его личным примером, его собственной жизнью в искусстве.

Константин Сергеевич убеждал студийцев в необходимости создания подлинной творческой атмосферы в студии, в том, что сюда, в свой храм искусства, надо нести все лучшие мысли и побуждения, оставляя за порогом мелкую зависть, интриги, сплетни. Он призывал к самозабвенному, жертвенному служению театру, звал идти в искусство, как на подвиг. И сам показывал яркий пример такого подвижничества.

Хочу привести здесь высказывание В. И. Качалова о Станиславском. «Мы (артисты МХАТ. — Л. Н.) очень обыкновенные люди, со своими личными интересами и чувствами вне театра. Вот Костя… Костя — это да! Он действительно весь целиком горит искусством, с утра до глубокой ночи, всегда…» [9] Сб. «О Станиславском». М., ВТО, 1948, с. 125.

Константин Сергеевич учил студийцев создавать в театре атмосферу взаимной чуткости и внимания, атмосферу, согретую теплом дружбы и доброжелательности. К несчастью, большинство студентов совершенно не интересуются творческой работой своих товарищей, — они присутствуют на репетиции, так как это обязательно, но до своего выхода занимаются чем угодно: думают о чем-то постороннем, сидя с отсутствующим лицом, рисуют, исподтишка читают газету, а то и дремлют.

К. С. Станиславский пишет: «Многие из артистов настолько несознательно относятся к своей работе, что они следят на ре петиции только за теми замечаниями, которые относятся непосредственно к их ролям… Не следует забывать о том, что все касающееся не только роли, но и всей пьесы, должно быть принято в расчет актером, должно интересовать его». [10] Станиславский К. С. Собр. соч., т. 3, с. 249.

Сам он искренне радовался каждой творческой удаче актера. Помню, как на просмотре этюда «Моцарт и Сальери», подготовленного учениками студии, он весь светился, а после просмотра расцеловал исполнителей, поздравил их с успехом и потом долго еще вспоминал об этом событии.

Виновницей такого же случая была я сама. Помню, весной 1937 года мы сдавали экзамены по проделанной работе над спектаклями. Прошел показ сцен из «Вишневого сада» А. П. Чехова. Комиссия ушла, и мы, студийцы, остались репетировать.

Только мы начали работать, как пришли от Константина Сергеевича и попросили меня сейчас же зайти к нему в кабинет. Я заволновалась — ведь я была ассистентом-педагогом у М. П. Лилиной по этому спектаклю. «Значит, что-нибудь не так! Что же? Что?!» — вертелось у меня в голове. Робко стучусь в дверь и вхожу.