Авдотья Панаева - ВОСПОМИНАНИЯ

Это наблюдение подтверждается многими другими свидетельствами. Так, в 1855 году Н.А. Огарева пишет родным: «Вчера явился Тургенев. Он здесь получил репутацию удивительного лгуна». П.В. Анненков в статье «Молодость И.С. Тургенева» вспоминает, что Тургенев в виде несомненных историй рассказывал всякие измышления, приходящие в голову, волшебные сказки, фантазии. Ив. Ив. Панаев также рассказывает о «чрезмерных увлечениях Тургенева своей прихотливой фантазией». Е.М. Феоктистов говорит о Тургеневе: «Он никогда не довольствовался передачей чего бы то ни было, как оно действительно происходило, а считал необходимым всякий факт возвести в перл создания, изукрасить его, ради эффекта, порядочною примесью вымысла, и этим приемом не брезгал, даже изображая портрет своей матери».

Сам Тургенев, вспоминая это время, говорил: «Я был предрянной тогда; пошлый фат, да еще с претензиями». Валериан Панаев описывает в своих воспоминаниях тогдашний фатовской костюм Тургенева: «синий фрак с золотыми пуговицами и светлые клетчатые панталоны».

Некрасов познакомился с Панаевым у Гамазова. Николай Успенский в своих малодостоверных воспоминаниях рассказывает, как Панаев в щегольской коляске подъехал к трущобе, где жил молодой Некрасов, и спас его от голодной смерти.

Белинский в своем отзыве о «Петербургских углах» отметил «необыкновенную наблюдательность и необыкновенное мастерство изложения»… «Это живая картина того особого мира жизни, — картина, проникнутая мыслью».

Как мы знаем из писем Белинского, он действительно говорил Некрасову: «Вы писывали превосходные рецензии в таком роде, в котором я писать не могу и не умею». «Я помню, — сообщает Белинский, — в 1842 или 43 году он (Некрасов) написал в «Отечественных Записках» разбор какого-то Булгаринского изделья с такой злостью, с таким мастерством, что читать наслаждение и удивление».

Болеслав Михайлович Маркевич (1822-1884), ретроградный романист, впоследствии камергер и член совета министров.

«Кажется, в мире нет человека, менее способного к семейной жизни», — писал в то же время Герцен.

Не на неделю, на три месяца: июнь, июль и август (1843).

Белинский женился в ноябре 1843 года на пожилой московской классной даме, Марии Васильевне Орловой, «насквозь болезненной и с нервической дрожью во всем теле» (по его собственной характеристике).

Василий Степанович Межевич (1814—1849), плодовитый литератор Булгаринской партии, редактор официальных «Ведомостей Петербургской городской полиции», выгнанный со службы за растрату казенных денег. Человек слабохарактерный, но добрый.

Владимир Михайлович Строев, переводчик, фельетонист, театральный рецензент (1812—1862). Переводил романы Евгения Сю и Александра Дюма. Сотрудничал в «Северной Пчеле» у Фаддея Булгарина.

Песоцкий в 1839 году основал не «Пантеон», а «Репертуар», который под редакцией В.С. Межевич а имел большой успех. Но в конце того же года книгопродавец Поляков стал издавать журнал «Пантеон» под редакцией Ф.А. Кони, тоже посвященный театру. Два театральных журнала не могли тогда существовать, и после ожесточенной борьбы они в 1842 году соединились в один журнал «Репертуар и Пантеон русских и всех европейских театров» под редакцией В.С. Межевича. Апполон Григорьев не мог принимать участие в организации журнала, так как он начал сотрудничать в нем лишь с 1845 года. Должно быть, это был артист и водевилист П.И. Григорьев.

Осенью 1845 г. Аполлон Григорьев проживал у Межевичей. В октябре этого года он писал: «Я живу теперь у редактора «Репертуара» и «Полицейской Газеты» Межевича, одного из слишком немногих благородных людей, каких я знаю». 11 мая 1846 года Плетнев писал Гроту: «Григорьев не актер, а бывший студент Московского университета… от ужасной строгости родителей он погиб, развратившись и убежав сюда тайно от них из Москвы. Теперь он существует бедною платою за статьи издателя полицейской газеты Межевича».

В «Северной Пчеле» напечатано, что жена Межевича страдала «тяжкой золотушной болезнью, приближавшей ее к сухотке». По словам же Белинского, она была больна сифилисом, которым заразил ее муж.

Пользуясь этим вниманием, Панаев возил к Пешель своих литературных друзей. В одном из писем Грановского читаем: «Вчера вечером Панаев утащил меня к M-lle Pechel, произведшей такое впечатление на Кавелина… Она не глупа и довольно мила, даже оригинальна по своей откровенности».

Это подтверждается воспоминаниями Е.М. Феоктистова: «Когда m-me Виардо появилась на Петербургской сцене и сводила с ума публику, то Кетчер и его друзья абонировали ложу где-то чуть ли не под райком. Конечно, это было чересчур высоко, но Тургеневу приходилось завидовать даже им; он… в это время находился в крайней нужде, потому что мать, поссорившись с ним, не высылала ему ни копейки. Очень часто не хватало у него денег даже для того, чтобы купить себе билет, — и тогда он отправлялся в ложу Кетчера, но в антрактах спешил вниз, чтобы показаться лицам, с которыми привык встречаться у m-me Виардо. Один из этих господ обратился к нему с вопросом: «С кем это вы, Тургенев, сидите в верхнем ярусе?» — «Сказать вам по правде, — отвечал сконфуженный Иван Сергеевич, — это нанятые мною клакеры… Нельзя без этого, нашу публику надо непременно подогревать…».

Граф Иван Илларионович Воронцов-Дашков (1790—1854) был церемониймейстером при дворе Николая I.

Через семь лет: в 1853 году.

В 1853 году Тургенева в Петербурге не было. 22 марта этого года он с чужим паспортом приехал тайно из Спасского в Москву, где Виардо давала два концерта.

Весь этот рассказ подтверждается записками театрала Вольфа, сообщавшего, что после смерти Бозио князь Орлов от горя сошел c ума: «Вообразил себя превращенным в животное, ползал на четвереньках и не хотел есть иначе, как из корыта…» Бозио скончалась в Петербурге 31 марта 1859 года. Некрасов через шесть лет помянул ее такими стихами:

Едва ли это было возможно. Белинский и в глаза и за глаза говорил о П.В. Анненкове: «бесценный человек», «обожаемый друг мой», «я очень люблю этого милого человека». Кулаком же Анненкова называл Некрасов. Когда болезнь Белинского усилилась, Анненков вместе с Боткиным добыли ему денег на поездку за границу. «Право, я отроду не хлопотал так о себе. как ты обо мне», — писал Белинский Боткину позднее. «Меня не то трогает, что ты всюду собираешь для меня деньги и жертвуешь своими, но еще больше то, что ты занят моей поездкою, как своим собственным сердечным интересом».