Игорь Шелест - С крыла на крыло

Как-то при заходе на посадку я заметил: "восьмидесятки" на прежнем месте нет.

Дверь из раздевалки в летную комнату была открыта, и я оттуда сразу крикнул Хапову:

- Послушай, твою "восьмидесятку", должно быть, украли... Ее там нет...

Валентин улыбнулся, не поднимая глаз. Зато его партнер по шахматам не выдержал:

- Украли бомбовоз!.. Звучит неплохо...

Хапов спросил:

- Пойдешь обедать?

- Разденусь, заполню полетный лист.

- Скажи - когда.

- Ладно.

Сел, принялся за отчет, но не могу сосредоточиться - невольно прислушиваюсь к разговорам в летной комнате.

"Сомы хорошо берут на курицу..."

"К черту, - думаю, - надо скорей кончать, есть хочется... Сомы тоже понимают толк в пище..."

"Если нет курицы, они берут и на воробьев, но требуют поджарки..."

"Требуют поджарки! Вот гурманы!"

Я напялил шлемофон и принялся строчить. Только когда закончил - высвободил уши и еще успел узнать, как вел себя сом дальше после жареной дичи.

"Прет лодку к плотине!.. А с берега часовой направляет винтовку: "Стой, стрелять буду! Но сом не слышит, не знает, что впереди запретная зона..."

Грохнул сытый дружный смех. Я крикнул Хапову:

- Больше не могу! Вашего сома бы на обед!

Когда в столовой мы сели за стол, Валентин сказал:

- Она мне отомстила, "восьмидесятка"... За тот разговор. Страшно и неловко вспоминать... Тут на днях "зовет король портного": "Готовься, - говорит, - перегнать "восьмидесятку" на полигон. Там он еще послужит мишенью".

Сказано - сделано. Площадку я знаю. Дал заявку на утро. Думаю: "Зачем брать второго летчика?.. Пятнадцать минут пути".

Стали собираться: Котерев - бортинженер, Руднев - штурман, Юткевич - из электриков и сам четвертый.

Корабль долго стоял без дела, и мы, казалось, очень тщательно осмотрели его. Моторы работают отлично! Даже стало жалко их.

Пошли. Уже на разбеге, когда здорово разогнались, я заметил что-то не то. Никак не подниму нос. Рули не сдвинешь. Снял ноги с педалей, уперся ими в приборную доску, тащу штурвал - и ни черта!.. Крикнул: "Борис, тащи!" - он на правом кресле вместо второго летчика - тоже изо всех сил тянет; все равно не сдвинем: нос будто свинцом налился...

"Свинцом?" - кольнула догадка, и от нее бросило в пот.

"Чушки! Чугунные центровочные чушки!.. Не снял ли кто их?"

"Юткевич! - ору. - Давай!.. Тащи штурвал!"

Саша навалился сзади и тоже стал тянуть. Тянем, как репку. А скорости до черта, давно уж пора лететь, и полоса кончается.

Пыхтим. Еще... Еще немного!.. Фу! Наконец-то! Передняя нога последний раз чиркнула край бетонки и отлипла. Котерев что-то сказал, я не расслышал:

"Погоди, дай дух переведу!"

Когда убралось шасси, стало полегче. Попросил Юткевича:

"Смотайся в хвост, взгляни, чушки на месте?"

Тот кивнул, мигом стащил с себя парашют и полез в хвост. Через минуту кричит оттуда:

"Центровочного груза нет!"

Я и сам знаю, что нет. Просто хотел проверить. Думаю: "Садиться обратно?.. Позорище!.. Нет, все равно корабль списан на слом: надо идти на полигон".

Вот когда я вспомнил Федора Федоровича Опадчего, как ему досталось на первом вылете без этих злополучных чушек... Я проклинал себя и свою память. Проклинал и того, кому понадобились эти все сорок пять чертовых чушек. "Сам виноват, простак, - в конце концов поставил себе диагноз, - думать надо перед полетом!"

Подлетаем к точке, но как садиться?.. Прикинул, нужно закрылки выпустить на тот же угол, как при взлете были. Не вносить ничего нового.

Шасси решился выпустить, уже подкрадываясь на посадку, когда все втроем вцепились опять в штурвал.

Все равно все вместе мы не смогли погасить рулями скорость и сильно трахнулись передней ногой о грунт: трах!.. Мчимся, впереди лес, со страху кажется - рукой подать.

Тут я вспомнил про реверсивные винты!.. И мигом перевел их - второго и третьего моторов - на обратный, реверсивный шаг и одновременно дал этим моторам полный газ.

Впереди будто взорвалась бомба... Такой поднялся пыльный смерч!.. Винты погнали перед самолетом стену пыли...

Несемся куда-то и ничего не видим. Ждем "характерный треск", притихли. Но все же по толчкам заметно, как быстро тормозимся.

Наконец скорость совсем погасла, и я смог убрать газ тем двум моторам, реверсивные винты которых нас спасали. Ветер сдул в сторону пыль, стало проясняться. До леса оставалось кое-какое расстояние. Я вытер пот со лба и тут только почувствовал усталость.

За рядами высоких спинок юной стюардессы почти не видно. Изредка мелькает ее кокетливо сдвинутая набок крошечная серая пилотка.

- Граждане пассажиры, повторяю... Мы не можем подняться, пока все не усядутся на места и не пристегнутся ремнями. Усаживайтесь, пожалуйста...

Голос ее тонет в общем гомоне, в обрывках фраз:

- Полтора часа на солнцепеке.

- Давай по одной. С отлетом!

Люди, в смятении от жары и духоты, мешают друг другу. Цветы, потные лица, сумочки, башни причесок, свертки. Здесь же пробирается штурман.

- Послушайте, где ваше хваленое кондиционирование воздуха? - Штурман понял, что это к нему.

- Не волнуйтесь, оно будет действовать в полете.

- Благодарю вас, поздно, меня уже не будет.

И опять обрывки фраз:

- Тридцать три в тени, а где тень?

- Вы не на своем месте?.. Что?

- Прошу... Сюда... Я сейчас.

- Ни деревца, стекло и бетон. Зиночка, дай платок, мой уже всмочку.

И все же кресла мало-помалу вылавливают публику: по одному, по паре, прячут за свои обширные белые спины. Впереди теперь белым-бело: потолок, плафоны, белые ряды спинок. Турбины еще молчат, и в наступающей тишине слышно шуршание бумажных вееров из "Крокодилов" и "Огоньков". Скорей по привычке беру хромированную пряжку и продеваю сквозь нее ремень. Уважаю самолетные порядки.

Вскоре появляется девушка с подносом леденцов, обходит ряды. Все занялись леденцами, и самолет, наконец, пошел.

Через некоторое время световое табло, запрещающее курить, вставать, ходить, погасло. Опять появилась стюардесса и тоном экскурсовода по памятным местам сообщила, что самолет ведет экипаж Крымского управления, что командир Романовский - трижды миллионер, скорость - девятьсот, высота - девять тысяч. В салоне стало прохладней, и слова девушки о минус пятидесяти четырех градусах за бортом не произвели заметного эффекта.

Вообще все эти сведения были довольно равнодушно приняты бывалыми путешественниками. А я вспомнил, как этот самолет впервые появился у нас на аэродроме - тому уж более десяти лет.

Утром мы увидели его у ангара доводочного цеха - фюзеляж отдельно, еще в чехлах, на длиннющем прицепе, в упряжке - МАЗ. Позади - ферменные стеллажи с крыльями.

Поздней ночью привезли с завода. Так всегда - придешь поутру и видишь впервые новую машину. Начинается ее жизнь. Здесь забьется ее пульс. А каков труд остался там, за воротами, непостижимо. Это где-то в цехах... Еще раньше - в бюро... Еще раньше - на заводах-поставщиках. Да что там - невозможно представить себе всю эту массу людей, причастных к созданию машины. Уверен - многие из них и сами с трудом представляют, во что вылился их труд.