Игорь Шелест - С крыла на крыло

Вспомнился тридцать четвертый год. Харьков. Весь экипаж выстроился перед Миновым: правофланговый- Батя, Никодим Симонов, командир пятиместного планера Г-4 конструкции комсомольца Гурия Грошева. В середине тридцатых годов это был первый в мире многоместный планер, родоначальник десантных планеров. Дальше стоят Сергей Анохин, я. Мы летчики на одноместных планерах. С нами в строю и остальные члены экипажа: автор "летающего вагона" Грошев, Эскин Саша - бортмеханик и "воздушный сцепщик", пассажиры Сорокин и Ковалев и еще кинооператор Союзкинохроники Борис Шер. Кстати, это он в сорок третьем году, вылетев на съемку боевой операции на месте стрелка-радиста в кабине штурмовика, одной очередью сбил атаковавший их "фокке-вульф", Евгений Кригер писал об этом: "С дистанции 150 метров Шер дал очередь". Видимо, привычка кинооператора быстро наводить объектив на фокус пригодилась и в обращении с пулеметом. После посадки пилот Старченко бросился к Шеру, обнял его, кричал товарищам:

- Прямо в землю "фоккера" свалил, оператор! Наповал! Спасибо, друг!..

Но тогда, в тридцать четвертом, мы никак не могли себе представить Шера "воздушным снайпером". Он был тихим пассажиром нашего "воздушного поезда", летящего по маршруту Москва - Харьков - Киев - Коктебель.

Минов был в этом перелете нашим "машинистом", пилотируя самолет Р-5. Саша Эскин - первым "воздушным сцепщиком". Его место - в задней кабине самолета; там сходятся все три троса буксируемых планеров. Он зорко следит за своим "поездом" и готов в нужный момент отцепить все тросы вместе или каждый отдельно.

Наша "армада" направляется на юг на очередной слет. Август. Погода отличная, настроение тоже.

Мы выслушиваем напутственные слова Минова. Леонид Григорьевич в длинной гимнастерке; широкий ремень туго стягивает втянутый живот. Досиня бритое лицо обрамляет белый шлем. На лбу - предмет нашей зависти: огромные, выпуклые и сверкающие, как глаза стрекозы, летные очки "командор".

Мы вылетели из Харькова и направились в Киев. Просматривая карту перед взлетом, я обратил внимание на интригующий меня с детства город Миргород. Вот-вот мы должны его пролететь...

Раннее утро. В воздухе спокойно и прохладно. Ночью прошел дождь, и кое-где земля еще не просохла. Вокруг умытая зелень. Высота полета вряд ли превышает 300 метров, и Миргород, низенький, теряющийся в садах, проплывает под нами.

Всматриваюсь, ищу глазами... Тут они были, да и теперь, наверное, есть: Иван Иванович, Гапка, прекрасная лужа и бурая хавронья, наделавшая переполоху на весь Миргород.

Я искал глазами. Вот ива, дуб и две яблони облокотились на крыши своими раскидистыми ветвями. Там должен быть и домишко Ивана Ивановича. Но нет, разве угадаешь, с воздуха все крыши похожи одна на другую - "все крыты очеретом"...

Я взглянул на Никодима и Сергея, летевших справа, взгляды их тоже устремились вниз. Быть может, и они мыслями в чудной поэзии гоголевской прозы...

На другой день мы вылетели из Киева. Впереди, в дымке, закрывающей от нас землю, блестел серебром широкий и уходящий на юго-восток Днепр. Позади еще долго горел золотом Софийский собор, хотя города давно не видно.

Шли летные часы, миновали дымящие трубами Кременчуг и Днепропетровск. Долго летели над запорожскими плавнями; когда свернули в южные степи, направляясь в Крым, стали все чаще попадать в вертикальные воздушные потоки.

Мы уже не глазели по сторонам: нужно было употребить много стараний, чтобы удержаться в строю.

Кучевые облака все гуще теснились над нами, а под ними не на шутку разбушевались невидимые воздушные волны. Выражаясь языком моряков, вскоре легкая "бортовая качка" сменилась изрядной "килевой".

Разыгрывался штормяга. Неприятность была не за горами. В мгновение наш самолет бросило вниз, и все три планера, влекомые тросами, резко клюнули за ним... Но тут самолет коварно "вспух", угодив в сильный восходящий поток, а все три его "птенца" оказались внизу. Это еще не самое неприятное - на короткий миг расстояние между лидером и планерами сократилось, тросы провисли...

Мы с Анохиным сманеврировали на своих подвижных планерах. Но Симонову на тяжелом планере это не удалось. Я видел, как катастрофически побежал вверх его трос, вытягиваясь как струна.

Рывок!.. И Симонов "ушел на свободный" - его трос оборвался.

Самолет, буксировавший секундой раньше три планера, почувствовал резкое облегчение и устремился вперед. Теперь мы на тросах вдвоем. Под нами ровная степь, вокруг стерня от скошенных хлебов. Несколько в стороне большое село.

Веселая музыка на многоместном планере прекратилась, в наушниках щелкнуло и стихло. Стало не до веселья: впереди вынужденная посадка.

После некоторых раздумий Минов дал нам с Анохиным сигнал на отцепку и сам пошел на посадку. Он выбрал поле недалеко от села. Он сел, а все три планера еще долго парили под облаками. В конце концов все кончилось благополучно, приземлились почти без повреждений: только чуть погнулась ось шасси большого планера.

Не так часто небо посылает на колхозные поля "воздушные поезда". Первыми нас заметили мальчишки, они неслись по полю с достаточной скоростью и прибыли вовремя: планеры как раз шли на посадку. Пока мы выбирались из кабин и разминали усталые мышцы, собралось много народу. Однако не одно только любопытство можно было прочесть на загорелых лицах - здесь сквозила радость и уважение к "сынам неба".

Мы, несколько смущенные таким вниманием, осматривали планеры, устанавливали их так, чтобы они были защищены от ветра.

Председатель, подробно расспросив, послал за кузнецом и, улыбаясь, сказал:

- Так что будет все справлено и вся механизация в сохранности. А всех летчиков приглашаем до хаты. Будете гостями.

На просторном дворе правления колхоза составили столы, принесли угощение.

Минов и здесь оказался в центре внимания: самый высокий среди нас, самый энергичный и самый знающий - ему было что рассказать. Он был в отличном настроении. Коснувшись общего положения дел в стране, он сел на любимого конька - авиацию - и развернул такое красноречие, что даже девчата притихли и не спускали с него глаз.

- Смотри-ка, - тихонько сказал Сергей, - он успел побриться в поле... Без горячей воды.

Эскин услышал, засмеялся.

- Как бы не так: в радиаторе самолета почти что кипяток!

В конце беседы Минов, как видно, решил растормошить нас, сказал:

- Вот, девчата, молодые летчики, наша опора. Особенно Никодим Симонов...

И храбрый в воздухе Никодим здесь стушевался.

Когда начались танцы, его окружили девушки, образовав два плотных кольца. Краска заливала лицо нашего парня. Он был беспомощным, а хоровод явно потешался над ним. Все хохотали.

Наутро мы стали "разводить пары", к огорчению гостеприимных хозяев: они уговаривали нас погостить еще недельку.