Александр Нильский - Закулисная хроника

— Как? — удивились корифейки, и одна из них, наиболее бойкая, сказала: — не тратиться же нам на извозчиков, когда для нас существуют казенные экипажи. В этом, кажется, греха нет.

— Я говорю вам не о театральных каретах — это не карета, а рыдван. Я же вам намекаю о каретах с офицерами.

Встречается как-то в квартире П. С. Федорова в какой-то торжественный день о. Б — в с актером Иваном Егоровичем Чернышевым, известная комедия которого «Не в деньгах счастье» только что была поставлена на Александринской сцене и имела выдающийся успех.

— Очень, очень приятно и лестно, что мой бывший ученик отличается на поприще драматической литературы, — произнес о. Михаил, крепко пожимая руку Чернышева. — Много наслышан хорошего о вашем произведении и, по правде сказать, весьма сожалею, что по сану своему не могу лично удостовериться в ваших писательских талантах, а очень бы хотелось взглянуть на комедию… Забыл я, как называется она?

— «Не в деньгах счастье».

— Хорошее название… Одобряю… Да, да, это верно, что не в деньгах счастье. Это правильно. Деньги — вздор, пустяки… В названии прекрасная идея выражена, и я душевно радуюсь, что вы проповедуете такие прекрасные истины., И вдруг, наклоняясь к уху Чернышева, таинственно спрашивает:

— А гонорария-то много ли получили?! Пользуйтесь случаем, берите больше…

Выходной актер Г. получил наследство тысяч в двадцать. Тотчас же он нанял себе приличную квартиру, завел хорошую обстановку и пригласил отца Михаила отслужить молебен. Тот пришел, осмотрелся и спросил:

— Обновились?

— Да.

— На какие же это средства, позвольте узнать? Вы ведь из театра-то 16 рублей и 16 коп. имеете только?

— Получил наследство.

— А! Это хорошо… А кто умер-то?

— Тетка.

— Ну, слава Богу!.. Только вот что я должен вам сказать, как духовное лицо: берегите денежки и помните мудрую пословицу: глупому сыну не в прок богатство.

Великим постом, принимая покаяние от воспитанников, протоиерей Б-в спросил одного из самых юных питомцев, Кузьмина:

— Не позволяешь ли себе насмехаться над старшими, бранить и дурно как-нибудь называть начальников и учителей своих?

— Грешен, батюшка…

— Вот как!.. Над кем же ты глумился и кого как называл?

— Не смею сказать, батюшка, — робко ответил ученик.

— Ничего, ничего, покайся… Ты должен говорить правду… Ты обязан признаться, кого имел в виду во своих насмешках.

После долгого колебания Кузьмин сконфуженно шепчет:

— Вас, батюшка.

— Меня? — встрепенулся священник. — Прекрасно!.. Как же ты меня называл? Признавайся!

— Не смею, вы рассердитесь.

— Говори, говори, не рассержусь… Знаю я, что это ты по глупости. Бог тебя простит!.. Не взыщи.

— Я называл вас «лимонной бородой»..

Ах, ты, постреленок! Вот погоди, я на тебя начальству пожалуюсь, вспорят за это… Плохой, кажется, из тебя актер выйдет: нет в тебе к почтенным лицам уважения.

Слабостью отца Михаила были награды. Он постоянно испрашивал их у директора, который охотно за него ходатайствовал пред духовным начальством.

Как-то случайно увидал он в числе многих дорогих вещей, хранившихся для экстренных подарков в придворном ведомстве, синий эмалированный, с крупными четырьмя брильянтами, крест. Отец Михаил так им заинтересовался, что тотчас же отправился к Гедеонову и заявил, что желает получить за свою, как выразился он при мне, отличную службу именно этот крест.

— Но в чем же заключается ваша отличная служба? — спросил директор.

— Как в чем? Я ведь пастырь-то не обыкновенного стада, у меня пасутся лицедеи. А ведь их на путь истины направлять не легко.

Гедеонов сделал представление, которое, по обыкновению, было уважено, но под условием: дирекция должна была представить епархиальное разрешение. Обратились к митрополиту, но ответ от него получился не утешительный. Мотивом к отказу послужило то, что еще никто из духовных лиц не имел такого цветного креста. Затем последовало устное объяснение, которое, к удовольствию Б-ва, было благоприятно. Митрополита убедили, что отцу Михаилу, как театральному священнику, может быть сделано исключение. Аргумент оказался веским, и вскоре на груди нашего протоиерея стал красоваться этот единственный в своем роде пастырский крест.

Говоря об отце Михаиле, кстати можно припомнить анекдот о неком столичном приходском священнике, имевшем весьма туманные понятия о представителях сцены. Анекдот этот почерпнут из весьма недавнего прошлого.

Балетная фигурантка явилась к этому духовнику на исповедь, по окончании которой отправилась к дьячку записать свое имя и звание в метрическую книгу.

— Кто вы? — спросил дьячок.

— Фигурантка императорских театров, — ответила говельщица.

— Какая фигурантка? — с удивлением переспросил дьячок. — Это что же за звание такое?

— Я служу в балете…

— Что же вы там изволите делать?

— Танцую.

— Танцуете?! Так вы, стало быть, танцорка!..

— Да, но мое настоящее звание «фигурантка». Так и должно занести меня в книгу.

— Нет, уж вы извините, а я так записать не смею. Погодите, я у батюшки спрошу, — произнес смущенно дьячок и отправился за ширмы к священнику, которому таинственно поведал: — С небывалым званием одна тут пришла — фигуранткой императорских театров себя называет; я не знаю, можно ли ее так в метрическую книгу вписать?

— Фигурантка, ты говоришь?

— Да, батюшка, фигурантка.

— Что же это за птица? что она делает, ты не спросил?

— Как не спросить. спрашивал…

— Ну?

— Говорит, что в театре пляшет.

Священник с недоумением развел руками.

— Записать ее так или отказать?

— Отказать нельзя, но и фигуранткой помечать не подобает.

— Так как же быть то?

— А ты вот что сделай, — после небольшой паузы решил священник, — напиши просто «плясуя».

Драматический класс, с преподаванием истории театра, Федоров поручил одному из близких своих знакомых — фельетонисту «С.-Петербургских Ведомостей» Василию Петровичу Василько-Петрову, у которого, как уже упомянуто выше, я прожил целый год по приезде в Петербург.

Это был весьма образованный, умный и главное тактичный господин, своим занятиям в училище не придававший глубокого значения. Он был дружен с большинством артистов Александринского театра и за свой веселый, добрый, покладистый характер пользовался всеобщими симпатиями. Ему я обязан своим первым знакомством с будущими товарищами, которые часто и охотно посещали его гостеприимный дом. В свое время Василько-Петров считался хорошим переводчиком, и некоторые из переведенных им мелодрам пользовались продолжительным успехом как на столичной, так и на провинциальной сцене. Ему принадлежат пьесы: «Парижские нищие», «Бенвенуто Челини», «Колыбельная песенка» и пр. Конечно, всех этих заслуг было не достаточно для того, чтобы носить ответственное звание «преподавателя драматического искусства», но Павел Степанович руководствовался особыми соображениями, построенными исключительно на протежировании «хорошему человеку и доброму знакомому». Так это все и знали, почему и отношения между учениками и учителем были соответствующего характера.