Александр Нильский - Закулисная хроника

— В халате-то? — изумился я.

— Ничего не значит. — серьезно ответил Василий Иванович. — Это город иностранный, и меня примут за своего.

— Но ведь вы здесь еще никого не видели в таком эксцентричном костюме?

— Это все равно. Если и не носят здесь халатов, то подумают, что у нас в Петербурге так одеваются.

— Но неужели вы думаете, что здешние жители так наивны?

— Эво! Конечно, здесь ведь глушь.

Мы вышли на городской бульвар. Там было очень много народа. Все нас не без удивления рассматривали, и до слуха моего донеслось одно из характерных замечаний:

— Должно быть, этот господин сумасшедшего отца водит!

В ту же ночь мы выбрались из Поти. Тогда только что строившаяся еще Поти-Тифлисская железная дорога не имела ни вокзала, ни станции, вместо которой стояли убогие шалаши. И прежде, чем добраться до полотна дороги, нам пришлось переправляться на пароме, при крайне неудобных условиях. Не легче было и на самой железной дороге, где нам несколько раз приходилось перебираться из вагона в вагон, благодаря тому, что не вся линия была пригодна для прихода одного поезда. В силу каких-то сомнений нас заставляли пересаживаться.

Тифлис произвел на меня тоже грустное впечатление. Город крайне скучный, серый и дикий. В нем все как-то чуждо, неуклюже и резко до неприятности. Невыносимая жара действует на организм ослабляюще и вместе с тем раздражающе. К довершению всего, тифлисская прислуга так убийственна, до того груба, ленива и алчна, что в состоянии довести до бешенства самого спокойного, миролюбивого человека. До такой степени все это отравило мое спокойствие, что я имел поползновение уехать обратно, не дожидаясь дебюта. Но меня чуть не насильно удержали…

Виноградов тоже не вынес жизни в гостинице: он нанял меблированную квартиру и с большим комфортом в ней поместился. Он обзавелся своим собственным хозяйством и нанял повара, молодого персиянина, по имени Жозеф, который в первый же день своей службы сумел не угодить своему господину. Василий Иванович является с репетиции домой и требует подавать обед.

— Еще не готово! — отвечает повар.

— А когда же будет готово?

— Часа через два.

— Что-о? — закричал Виноградов, недолюбливавший пребывания впроголодь. — Как через два часа? Да ты с ума сошел!.. Вот сам и жри тогда, а я отправлюсь в ресторан.

Ушел Виноградов в ресторан и, плотно пообедав там, возвратился домой в мирном состоянии духа. После обеда человек всегда бывает добрее. Позвал он к себе в кабинет повара и внушительно ему сказал:

— Если хочешь у меня служить, то готовь обед как можно раньше. Я люблю обедать рано. Понял?

— Понял.

На следующее утро, часов в 8, сообразнительный персиянин будит Василия Ивановича.

— Что ты? — удивляется Виноградов.

— Обед готов!

— Как готов?

— Всю ночь стряпал и сготовил…

— Ах, ты дурак! Да кто же в восемь часов утра обедает?

— Не мое дело, сами приказали.

— Когда?

— А вчера-то сказали, что любите обедать рано.

Вспыльчивый Виноградов так рассердился, что вскочил с постели, взял повара за шиворот и выбросил его на двор. Вслед за поваром туда же полетели котлеты, дичь и кастрюля с бульоном.

В тифлиской труппе тогда служили: Яблочкина (жена нашего бывшего режиссера), его дочь Яблочкина 2-я, Баранова, Журин, Градов-Соколов, Воронков, Колосова, Осетров и др. Все они очень нравились публике и пользовались успехом, в особенности покойный Градов-Соколов, искусный исполнитель комических куплетов.

Дела были блестящие. Каждую пьесу повторяли 2–3 раза и всегда при полном сборе. Это был один из лучших, в материальном отношении, сезонов, причем следует заметить, что A. А. Яблочкин совсем не прибегал к обстановочным пьесам.

Беспокойный характер Виноградова сказался в одном из спектаклей. Шла комедия «Тетеревам не летать по деревам». В последнем акте актер В-ков без всякого умысла перебил Виноградова на сцене. Виноградов вспылил, зарычал и начал чуть не вслух говорить дерзости. В-ков хотел было возражать, но это было не совсем удобно, так как это еще более обозлило Василия Ивановича, и он, разгорячась, сквозь зубы проговорил:

— Дурак!

После этого происшествия, вечером все обошлось по возможности благополучно, так как В-в, успокоенный и уговоренный товарищами, скорее ушел из театра, не видавши в этот вечер Виноградова. Но обиде последнего не было границ. Василий Иванович на другое утро, встретясь со мной в саду около театра, жалуется на В-кова:

— Каков? Совсем нигилист! Другой бы на его месте извинился, а он чуть не в драку полез.

— Наоборот, — отвечаю, — он все время сдерживался. Другой бы на его месте за вашу дерзость посчитался бы чувствительно…

— Что такое?

— Да вы ведь начали.

— Как? — изумился Виноградов.

— Да так: вы начали, значит, во всем вы и виноваты.

— Да он меня-то перебил в самом лучшем месте!

— Ну, так что ж? Ведь не умышленно, нечаянно. Он бы извинился, и вам следовало тотчас же об этом забыть, а вы между тем начали горячиться, возвысили голос и назвали его дураком.

— Ага! Вот оно что! Так значит, вы тоже против меня! Благодарю, очень благодарю!.. Все, что угодно мог от вас ожидать, но не этого… Можете отправляться к своему любезному В-кову и целоваться с ним…

Однако, этим дело не кончилось; мои увещания не произвели на него никакого впечатления, и он отправился к Яблочкину «поставить ультиматум: он или В-ков». Конечно, Яблочкин поспешил его успокоить и дал ему слово отстранить В-кова от всех последующих спектаклей. И действительно В-ков на другой же день покинул Тифлис. Яблочкин дал ему отпуск с сохранением жалованья впредь до отъезда Виноградова.

Преобладающий элемент зрителей, на сколько я сумел заметить, состоял из «восточных человеков», которые имеют своеобразный взгляд на актеров. Они не признают никакого более амплуа, как ingenue и любовник. По их мнению, на «стариков и уродов» они могут насмотреться сколько угодно и в жизни, тогда как «красивых и молодых» им удается встречать весьма редко. Поэтому молодые актеры в Тифлисе всегда пользовались наибольшим успехом. Кроме того, армяне требуют, чтобы актрисы были непременно блондинками, а актеры брюнетами. Это их вкус.

По этому поводу у меня был курьезный разговор с каким-то армянином, остановившим меня в саду после представления водевиля «У страха глаза велики», в котором я играл в гриме и в рыжем парике.

— Господын Ныльский, позволь тебе одын малынкова вопрос задавать?

— Что вам угодно? — не без удивления спросил я его.

— Хочешь ты нам по нраву быть?