Арон Симанович - Распутин и евреи

Предполагалось объявить царя помешанным, царицу сослать в монастырь и до совершеннолетия наследника провозгласить Николая Николаевича регентом. Но этот план был скоро оставлен и заменен другим, по которому предполагалось на престол возвести царицу-мать, а наследником престола объявить Михаила.

Все эти планы обсуждались до того открыто, что политической охране не стоило никакого труда следить за ними. Частая переписка между великими князьями только подтверждала переговоры. Женские члены царской семьи принимали также весьма деятельное участие, и они служили постоянной темой бесед в петербургских салонах.

Царь был хорошо осведомлен о затеянном против него заговоре, но не принимал никаких мер. Причиной тому было то, что в своем предсмертном письме Распутин просил царя его убийц оставить безнаказанными.

Воля Распутина была для царя священна. Он ограничился командированием великого князя Димитрия Павловича на фронт и ссылкою Юсупова в его имение. Это только подбодрило великих князей в их деятельности. Царь почти ежедневно получал от своих родственников письма с угрозой низвержения с трона. Разрыв между царем и его родственниками стал явным, и он перестал их принимать.

Александр Михайлович однажды явился в Царское Село в сопровождении своих обоих сыновей, которые тоже участвовали в убийстве Распутина. Царица отказывалась его принять, но наконец согласилась на его настойчивые просьбы. Она в этот день чувствовала себя нездоровой и приняла его в своей спальне. Так как можно было ожидать со стороны великого князя некорректного поведения, то царь с двумя дочерьми остался в соседних апартаментах.

Когда Александр Михайлович начал говорить с царицей угрожающим тоном, в спальню явился царь с дочерьми. Он был совершенно спокоен и ко всему готовым. Великий князь пришел в сильное смущение и бормотал, что необходимо только уволить Протопопова и сменить весь состав кабинета.

В этот день я как раз приехал в Царское Село с дочерьми Распутина, которые должны были получить свои меховые пальто. Девушки вместе с младшими дочерьми царя, Марией и Анастасией, направились в комнаты, отведенные для великой княгини Елизаветы, я же пошел в находившийся во дворе Серафимовский лазарет. Скоро туда явилась страшно возбужденная Вырубова и рассказала мне о происшествии в царской спальне.

Я отвез домой сильно взволнованных дочерей Распутина и отправился к Протопопову. Он велел соединить себя по телефону с царским дворцом и беседовал приблизительно целый час с царицей на английском языке. Он настаивал на необходимости принять энергичные меры против Александра Михайловича, но не мог добиться на то согласия царицы. Был только отдан строгий приказ больше не принимать ни одного великого князя.

Распутин имел привычку ежедневно в десять часов утра по телефону разговаривать с Царским Селом. После его смерти Протопопов продолжал эти телефонные разговоры. Он старался во всем поступать по примеру Распутина. Но так как он не был осведомлен столь хорошо в действиях Распутина, как я, то он просил меня присутствовать на этих беседах, чтобы в случае надобности дать ему соответственные указания.

Злоба великих князей к царю не погасла даже после его отречения. Царская семья и после этого оставалась совершенно одинокой. Только несколько лиц из ближайшего окружения остались до конца верными царской чете. Отречение царя первоначально казалось великим князьям для них благоприятным. Они думали тогда, что революционные настроения скоро улягутся и опять будет на престоле восстановлена династия Романовых. Только потом им пришлось признаться, насколько они ошибались.

После свержения царской власти ко мне на квартиру явились солдаты и искали бывших министров Протопопова и Штюрмера, но никого не нашли и ушли. Тогда ко мне явилась моя старая приятельница, госпожа Тарханова, и сообщила мне, что Керенский требует моего немедленного отъезда из Петербурга. Я предпочел остаться, но переехал в скромную гостиницу, владелец которой меня знал и где я провел спокойно два дня, пока меня там не разыскали солдаты.

Их предводителем был молодой человек, в котором я узнал студента Бухмана, и который по моей протекции был принят на юридический факультет. Оказалось, что Бухман добровольно вызвался меня найти, так как он знал меня лично. В гостинице я был прописан под фамилией Шифмановича. Бухман узнал меня и, вытащив свой револьвер, объявил меня арестованным.

- Что ты хочешь от меня? - спросил я.

- Вы не хотели принять меня на медицинский факультет, - ответил он, - но я знаю все ваши с Распутиным проделки и объявляю Вас арестованным.

Мне не оставалось ничего другого, как предаться моей участи. На грузовике меня отправили в казармы. Там я узнал, что Питирим и Штюрмер были арестованы и находились в заключении в Александро-Невском монастыре. Скоро направили туда также меня.

Штюрмер выглядел очень озабоченным и испуганным. Из монастыря нас препроводили в Государственную Думу, около которой собралась большая толпа, раздались замечания: «Вот притащили Митрополита Питирима и секретаря Распутина - Симановича».

Молодой помощник присяжного поверенного Каннегисер принял нас. Не знали, куда нас поместить, но потом решили запереть в ту же комнату, где уже находились все члены кабинета министров.

- Почему я арестован, - спросил я, - вы же знаете, что я занимался исключительно улаживанием еврейских дел?

- Вы содействовали незаконным образом многим лицам, - гласил ответ, - поэтому вам придется ответить.

После нескольких часов меня вызвали к членам Думы Крупенскому и Маркову III; там я застал всю мою семью и дочерей Распутина. Всех их арестовали на моей квартире.

Они сетовали, что подобно мне были арестованы двумя студентами, которым я исходатайствовал доступ в университет. На столе перед Марковым III я увидел все мои драгоценности, которые были взяты из моего несгораемого шкафа. Вещи имели громадную ценность. Оба члена Думы заявили, что драгоценности реквизированы. Мой сын Семен потребовал составления описи драгоценностей, но был выброшен из комнаты. После этого увели также меня. Что сталось с моими драгоценностями, мне неизвестно, но я полагаю, что они остались в карманах обоих депутатов.

Ночью меня допрашивали и засыпали вопросами о деятельности Распутина и жизни царской семьи. Я избегал исчерпывающих ответов и заявил, что был простым придворным ювелиром и, благодаря этому положению, имел изредка возможность помогать моим единоверцам.

Утром мою семью освободили. Адвокат Слиозберг обжаловал Керенскому мой арест, указав, что я могу быть привлечен только в качестве свидетеля. Распоряжением Керенского меня из комнаты арестованных министров перевели в одну ложу, в зале заседаний Думы.