Джон Уорд - Союзная интервенция в Сибири 1918-1919 гг. Записки начальника английского экспедиционного отряда.

После церемонии мы тотчас же направились на кунгурский фронт и раннее утро застало нас скользившими вниз с европейского склона Урала. Огромные леса, отягощенные снегом, покрывали склоны гор, а температура стояла совершенно немыслимая для военных операций британской армии. Около И ч. утра мы прибыли в главную квартиру армии, находившейся под командой генерала князя*-Голицына. Мы долго беседовали, а затем завтракали за офицерским артельным столом, который помещался на восьмиколесном американском тракторе. Случайная бомба разорвалась сначала справа, а затем слева, не ни одна не подлетела ближе, и около 2 ч. пополудни огонь замер совершенно. Решено было отправиться на передовой пост и захватить с собой оркестр, чтобы дать возможность как друзьям, так и врагам насладиться британской музыкой. Мы достигли крайнего пункта, вблизи которого железнодорожная выемка давала великолепное прикрытие для оркестра, в то время как адмиральский штаб и моя охрана из Миддльсексов отправилась вперед взглянуть на неприятеля. Оркестр сыграл «Colonel Bogey», потом еще что-то, чего я не могу припомнить; в то время как мы ощупью пробирались среди пулеметных гнезд, окопов, оркестр позади начал «Типперари». Это как-раз нарушило терпение большевиков. Знаменитая военная мелодия ударила по нервам их артиллеристов и они начали обстреливать песенку из всех своих сил. Не нужно и говорить, что ни один снаряд не достиг своей цели; они визжали над нашими головами и разрывались среди леса. Это показывает крайний недостаток культуры среди большевистских офицеров, не сумевших оценить хорошей музыки, после того как мы потратили столько стараний поместить

ее так, чтобы они слышали. Оркестр кончил и бомбардировка прекратилась.

Генерал князь Голицын представляет собою прекрасный тип офицера стараго порядка; аристократ до кончика ногтей, но превосходный руководитель солдат, рожденный для команды. Можно думать, что в его наружности сильная струя татарской крови, но вообще он из того сорта людей, с которыми предпочитаешь встречаться скорее друзьями, чем врагами. Мы обсуждали возможность наступления в направлении на Пермь, двинувшись откуда, я на^ мекал юмористически, мы могли бы освободить войска генерала Пуля, который забрался на свои зимние квартиры где-то около Архангельска. Отсюда мы вернулись в Екатеринбург и не останавливаясь проследовали на лысьвенский фронт к генералу Пепеляеву.

Мы прибыли на лысьвенский фронт около 10 ч. утра на следующий день, но не видели неприятеля и не слышали его пушек. Эта армия принуждена была отступить приблизительно верст на 60 в тот самый день, когда мы обсуждали возможность наступления на ст. Пермь, и ее настоящая позиция была?еще не обеспечена. Пепеляев-молодой генерал, не более 30?ти лет, но выглядит настоящим старым солдатом. Мундир его так же грязен и заношен, хотя и не в таких лохмотьях, как у большинства его солдат. Он в -полной уверенности, что сможет разбить врага, если его люди будут снабжены оружием и амуницией, которых многие не имеют. Половина его солдат ждет ружей от своих товарищей, которые могут быть убиты или замерзнут в снегу. Разговоры были совершенно деловые, а присутствие адмирала Колчака как бы гальванизировало армию, придав ей жизнь и энергию. Русский солдат, сапоги у которого давно проносились и ноги которого обмотаны тряпками для защиты от снега, сразу ощутил уверенность, что и сапоги и платье скоро последуют за визитом военного министра. Пепеляев зашел ко мне в вагон, чтобы посетить генерала Гайду, а адмирал уплетал британский солдатский рацион, пока мы обсуждали разные вопросы, включая сюда предполагаемое наступление и необходимые меры, чтобы оно вылилось в победу.

Мы должны были отправиться на крайний правый участок, где на фланге оперировал генерал Вержбицкий, но адмирал

заявил, что положение солдат настолько тяжело, что его непосредственным делом явится организация тыла и обеспечение мер, благодаря которым солдат на фронте сможет исполнять свой долг. Мы присутствовали при церемонии пожалования знамени 11-му Сибирскому стрелковому полку,-красивое зрелище, значение которого увеличивалось еще тем, что три офицера полка освободили эти знамена от революционеров-большевиков, целые месяца пробираясь через большевистские линии в виде разнощи-ков или крестьян, пока не пронесли их благополучно для нового полка.

Адмиралу было необходимо повидать генерала Сырового *) и Дидерихса с их штабами в Челябинске, а также осмотреть уфимский фронт. Пропутешествовав всю ночь, мы на следующее утро прибыли в Челябинск, где после формального осмотра войск засели за завтрак. Я не помню дня, но вдруг ко мне влетает, нарушая всякий этикет, мой старый приятель, полковник Пишон, и сообщает мне условия перемирия между Германией и Антантой; с собой он захватил бутылку шампанского, припасенную на этот случай. Мы поклялись всеми небесными и подземными силами, что мы быЛи величайшими народами, которые когда-либо существовали во все времена и намеревались остаться таковыми и впредь.

После завтрака я оставил адмирала у генералов и отправился немного побродить по этому разбросанному, покрытому снегом городу, будучи твердо уверен, что отсюда мы едем на уфимский фронт. В 5 ч. пополудни меня уведомили, что совещания окончены и что есть неотложные причины для нашего непосредственного возвращения в Омск. Я ничего не ответил на это, так как со своей стороны более не нуждался в осмотре армии, скверно питающейся, плохо одетой, но продолжающей борьбу за спасение государства при этих невыносимых условиях. Мы отправились в обратный путь и около И ч. утра на следующий день прибыли в Петропавловск. Здесь станционный комендант уведомил нас, что генерал Болдырев хотел, чтобы мы дождались

) Генерал Сыровой, главнокомандующий чешскими армиями.

(Прим. перев.)

его поезда, так как ему очень важно переговорить с военным министром. Это было первое сообщение о том, что генерал Болдырев покинул Омск и находится на пути для посещения уфимского фронта. Адмирал пригласил меня в свой вагон, обрисовал критическое положение в Омске, но не мог понять внезапного решения главнокомандующего покинуть Омск и искать с ним встречи Вчпути. У меня были подозрения, что обе правительственные группы схватились друг с другом и что одна решила покончить с другой; что адмирал КолчАк должен будет определить свои отношения к этим группам и что, быть может, его жизнь, а также жизнь его британского эскорта будет зависеть от его ответа. Болдырев и Омск не знали ничего о наличии британского эскорта или об его численности, и если им было известно наше совместное появление на торжествах в Екатеринбурге, то не существовало никакого предварительного решения о том, что мы будем сопровождать адмирала в Челябинск. Это было решено только накануне. Во время революции вы никогда не можете чувствовать себя в полной безопасности, и поэтому я приказал своим людям зарядить ружья и быть готовыми к"действию каждую минуту, если это окажется необходимым. Отданы были также приказы патрулю на платформе не позволять публике, ни военной, ни гражданской, собираться около поездов; двум солдатам, приставленным к адмиралу, было приказано ни в коем случае не выпускать его из виду, сопровождая его и давая мне об этом знать. Двое солдат стали охраной у вагона генерала Болдырева. Увидев лица спутников генерала, я понял, что мои приготовления были более, чем необходимы. Когда поезд гене* рала вошел на станцию и адмирал Колчак вошел в вагон Болдырева, было ровно полдень 16 ноября 1918 г. Я попросил моего слугу, Мурмана, «зафиксировать» два поезда, так как чувствовал, что это свидание полно крупных событий для России. Во время фотографирования какой-то рабочий, возвратившийся эмигрант, заговорил с Мурманом на хорошем английском языке. Он спросил, кто все эти офицеры и о чем все они говорят, и когда мой слуга ответил ему, что он не знает, эмигрант сказал: «Все это, конечно, хорошо, если только они не собираются восстановить старого режима; но если таковы их намерения, я могу сказать им, что Россия никогда не согласится снова жить при старом режиме».