Гарри Каспаров - Безлимитный поединок

Никитин — коренной москвич, по профессии радиоинженер. Но он оставил основную работу и всецело посвятил себя тренерской деятельности. Страстно влюбленный в шахматы, он очень рано стал мастером и в молодые годы выступал за студенческую сборную страны, играл в одной команде с Борисом Спасским.

Долгие годы мы занимались по разработанной Никитиным системе дебютной подготовки. А тогда, в августе 1973-го, он организовал мне приглашение на сессию школы Ботвинника. В числе других ребят я был вызван в Москву на собеседование с Михаилом Моисеевичем. В течение двух часов каждый из нас находился один на один со знаменитым чемпионом: показывал ему свои партии, отвечал на вопросы, анализировал предложенные позиции. Я выдержал строгий экзамен и был зачислен в школу. Попасть под начало Ботвинника было несомненной удачей.

Школа открылась при спортивном обществе «Труд» еще в 1963 году, но просуществовала тогда недолго — всего полтора года (среди ее первых учеников был и Карпов). Занятия возобновились в 1969 году, и где-то с середины 70-х питомцы Ботвинника начали добиваться заметных успехов.

Три раза в год — в феврале, мае и августе — сентябре — двадцать юношей и девушек из разных городов страны съезжались на сессии. Зимняя и весенняя сессии проводились под Москвой, осенняя — в пионерском лагере «Орленок» на берегу Черного моря.

«Занятия я провожу по системе, проверенной еще до войны в Ленинградском дворце пионеров, — рассказывал Ботвинник в своей книге «К достижению цели» (Москва, 1978). — Занимаемся мы вместе, но рассматриваем при этом игру одного слушателя… Именно таким образом можно познать душу юного шахматиста, изучить как его достоинства, так и недостатки».

Более подробно о том, как проходили занятия, Ботвинник поведал в книге «От шахматиста — к машине» (Москва, 1979): «Стандартный отчет слушателя о своей работе между сессиями состоял из сообщения об успехах в учебе, занятиях спортом, участии в соревнованиях и выполнении собственно задания. Наконец, слушатель демонстрирует четыре партии из числа сыгранных между сессиями. Тогда сообща ставится предварительный диагноз о шахматном здоровье юного шахматиста… Но курс лечения еще не назначается — надо ждать окончания тренировочных партий, которые проводятся в период занятий, — они имеют большое значение: тут уже партии не подберешь… и цейтноты не скроешь! И эти партии анализируются всем миром. Теперь диагноз оформляется и лечение назначается — выдается задание.

Приезжали слушатели со своими местными тренерами, которые действовали в контакте с руководителем школы, а кто из учеников поменьше — то с мамами или папами…»

Не менее важным, чем сами шахматные занятия, было то, что Ботвинник обучал нас различным премудростям подготовки к соревнованиям. В этой области он достиг высочайшего профессионализма, и значение его уроков трудно переоценить.

Мудрость Ботвинника заключалась в том, что он никогда не подавлял нас своим авторитетом, не навязывал ученикам свой стиль — наоборот, всячески помогал развивать нам собственные способности. Он не давил, а с присущим ему педагогическим тактом подсказывал верное направление. С самого начала он почувствовал мое стремление к динамичному, атакующему стилю. И не случайно, думаю, в мои первые домашние задания включил анализ партий Алехина.

Ботвинник снимал с шахмат покров тайны, постоянно сравнивая их с житейскими ситуациями. Он называл шахматы типичной неточной задачей, подобной тем, которые людям приходится решать в повседневной жизни, и говорил: «Для решения неточных задач очень важно ограничить масштабы проблемы, чтобы в ней не увязнуть, — и только тогда появляется шанс более точно ее решить. Таким образом, было бы неверно думать, что шахматы не отражают объективную реальность. Они отражают то, как человек думает».

Это типично ботвинниковский подход к шахматам, да и к жизни тоже: сужение проблемы до управляемых размеров.

Был период, когда я начал восхищаться безграничностью вариантов, которые могут получиться в шахматной игре. Кто-то подсчитал, что если на решение каждого возможного варианта давать всего минуту, то даже в этом случае понадобится 40 тысяч дней и ночей, чтобы исчерпать все 208 089 907 200 способов расположения фигур на доске. Уже после трех начальных ходов можно получить более 9 миллионов различных позиций!

Меня до сих пор поражает неисчерпаемость шахмат, и я все больше убеждаюсь в их непредсказуемости. Сыграны уже миллионы партий, написаны тысячи книг, — но философский камень в шахматах так и не найден. На сегодня нет даже математически выведенных, точных критериев для оценки хотя бы одного-единственного хода, не говоря уже о позиции. Каисса в этом отношении похожа на Клеопатру: «Возраст не может состарить ее, а привычки — лишить природного многообразия».

Ботвинник предостерегал меня от увлечения сложностью ради сложности и однажды сказал: «Ты никогда не станешь Алехиным, если варианты будут управлять тобой, а не наоборот». Меня это огорчило. Но, конечно, Ботвинник был прав. Позднее он написал об этом эпизоде: «С самого начала было ясно, что Каспаров выделялся среди других учеников способностью очень искусно рассчитывать варианты на много ходов вперед. Но Гарри был легковозбудимым мальчиком, и я вынужден был настаивать, чтобы он продумывал ход, прежде чем сделать его на доске. И частенько говорил ему, что есть опасность, что он станет новым Ларсеном или Таймановым». Даже в зрелом возрасте эти выдающиеся шахматисты порой сначала делали ход, а только потом думали…

Должно быть, я прислушался к советам Ботвинника, ибо уже через четыре месяца после первой сессии мне удалось выполнить норму кандидата в мастера в одном из бакинских турниров. Кстати, в нем играл и Александр Шакаров — большой знаток дебютной теории и мой будущий помощник.

Следующий, 1974 год начался для меня с новой победы. К удивлению многих, команда Бакинского дворца пионеров выиграла отборочный этап турнира на приз газеты «Комсомольская правда». Я одержал четыре победы при одной ничьей.

Финал Всесоюзного турнира дворцов пионеров состоялся в Москве. Нам предстояло встретиться в сеансах одновременной игры с гроссмейстерами — капитанами команд-соперниц. В первом же туре я испытал сильнейшее потрясение, увидев перед собой живую легенду — Михаила Таля! Я мог даже пожать ему руку! Впоследствии я считал своим прямым долгом выступать в «турнирах шахматных надежд» (так по праву стали называть соревнования дворцов пионеров), понимая, сколь важна для ребят встреча с известным гроссмейстером за доской.

Встреча с Талем — одно из наиболее памятных событий моего детства. Я был наслышан о его устрашающем, гипнотическом взгляде, которым он буквально пронизывал соперников. Правда, чтобы «одолеть» меня, Талю этого не потребовалось. Я проиграл еще Тайманову и Полугаевскому, но зато выиграл у Авербаха и сделал ничью с Кузьминым, который сказал корреспонденту: «Мне и в голову не приходило, что десятилетний мальчик может так грамотно разыгрывать эндшпиль».