Лидия Яновская - Записки о Михаиле Булгакове

Но Гудкова утверждает, что у нее в запасе еще и «убедительные биографические и физиономические параллели». Между Альфредом Бронским и Евгением Петровым? Может быть, почтенный комментатор шутит?

В 1924 году — в год написания повести «Роковые яйца» — Евгению Петрову двадцать лет. Высокий, худой, по-юношески угловатый, по-провинциальному застенчивый, он обаятелен, насмешлив, талантлив, честен, трудолюбив...

«Гладковыбритое маслянистое лицо» и «ни секунды не глядящие в глаза собеседнику агатовые глазки» Бронского — это «физиономические параллели»?

Параллели «биографические» тоже как-то не просматриваются. Е. Петров никогда не был репортером. В марте 1924 года опубликован его первый рассказ «Уездное (Гусь и украденные доски)» — в «Накануне», где печатается и Булгаков. Потом Петров работает «выпускающим» в добротном сатирическом журнале «Красный перец». Пишет очень неплохую юмористическую прозу...

Так что же имеет в виду Гудкова? Что ж, прокомментируем комментатора.

Дело, видите ли, в том, что Альфред Бронский в «Роковых яйцах», нравится вам это или не нравится, — явно еврей. У Булгакова вообще персонажи имеют национальность. Это свойственно людям: сразу же определять национальность друг друга. («Вы — немец? — осведомился Бездомный. — Я-то?.. — переспросил профессор и вдруг задумался. — Да, пожалуй, немец... — сказал он». — «Мастер и Маргарита».)

Гудкова же исходит из известной в 80-е годы в России сплетни, что братья Валентин Катаев и Евгений Петров — евреи, но тайные. Отсюда и поиски «легко узнаваемого» сходства. Нам предлагают рассматривать повесть «Роковые яйца» как доказательство еврейского происхождения Евгения Петрова, а ни сном ни духом не причастного к этому Булгакова — как свидетеля.

Почему-то в России такие вещи воспринимались очень болезненно, и, выступая «там», я назвала это «мерзостью» и даже «клеветой». Нехорошо, конечно, грубо. Ну, почему же «клевета»? В конце концов, может быть, примем Евгения Петрова в евреи, если нам так настойчиво предлагает это ученый комментатор?.. Жаль, раввинат не утвердит: и папа у него славянин — русский, и мама славянка — украинка.

Вот такие «физиономические параллели».

1993

В домашней библиотеке Михаила Булгакова была Библия на иврите.

Сама библиотека, увы, не сохранилась. Большую часть ее Елена Сергеевна продала на рубеже 40-х и 50-х годов. Рукописи хранила молитвенно, свято, а библиотеку продала. Почему?

Отчасти по причине той вульгарной материальной нужды, о которой не любила говорить.

В фондах Центрального архива литературы и искусства в Москве я нашла ее письмо, адресованное давнишней приятельнице, драматургу Наталии Венкстерн, и датированное 18 декабря 1946 года: «Дорогая Наталия Алексеевна! Я ужасно обрадовалась Вашему письму... Я же не навестила Вас по причине весьма гнусных латаных ботиков и кухаркиного платка на голове — так я ходила до вчерашнего дня, когда внезапное слепое счастье осветило и мою тихую жизнь и свалилось мне на голову в виде новых черных, блестящих, до колен ботиков и капюшона на коричневом сукне!..» (ЦГАЛИ, фонд 2050.1.198. Публ. впервые).

Вдова драматурга, пьесы которого не шли, писателя, сочинения которого не издавались...

Библиотеку пришлось продать и потому, что квартиру Булгакова на улице Фурманова в Москве Елена Сергеевна сменила на меньшую, на Суворовском бульваре. Какие-то реликвии перевезла. Что-то из мебели. Булгаковский письменный стол. Его бюро. Прекрасную настольную лампу, некогда украшавшую их гостиную («...вот диван, а напротив другой диван, а между ними столик, и на нем прекрасная ночная лампа...» — «Мастер и Маргарита»). Его чернильницу со следами высохших чернил в ней. Подсвечник с остатком последней свечи и застывшей капелькой стеарина. Рукописи...

И была еще одна, пожалуй, главная причина, по которой ей пришлось продать книги. Елена Сергеевна плохо ориентировалась в этой библиотеке. Рукописи помнила — каждый листок. Тексты знала — кончиками пальцев, бесконечно перепечатывавших на машинке его романы и пьесы. А вот библиотека была его, а не ее библиотека, и после смерти Булгакова книги начали исчезать. Некоторые она легко отдавала сама, дарила. Другие исчезали потихоньку, по одной, по нескольку. Она видела, что на полках, так распахнуто расположенных в прихожей, поредело. Но что исчезало — часто не могла вспомнить.

Со свойственной ей аккуратностью Елена Сергеевна составила полную опись проданных ею книг. Говорила мне об этом. Собиралась эту опись показать. Не успела.

Небольшую часть библиотеки она все-таки сохранила. Книги, которыми, по ее мнению, особенно дорожил Булгаков. Те, что он хранил не на стеллажах в коридоре, а на закрытых, застекленных полках рядом с письменным столом или в глубине своего запирающегося бюро. Книги с автографами. Драгоценные книги с его пометами.

Эти книги, уцелевшие от раздариваний, расхищений и распродажи, сбереженные ею в самые трудные дни, она передала в отдел рукописей Библиотеки имени Ленина (ОР БЛ) — вместе с архивом Булгакова.

Точнее, основной массив архива был передан в 1966— 1967 годах, а книги Е. С. сдала несколько позже — в декабре 1969-го, за полгода до смерти.

Этот факт запечатлен в ее дневнике за 1969 год, в сохранившемся куске дневника — половине тетради. (Куда девалась другая половина тетради, в ОР БЛ мне сказать не могли.) И запись, тревожная и необыкновенно возбужденная для всегда сдержанной и уверенной Елены Сергеевны, и особенно лихорадочность действий, может быть бессознательно связанная с катастрофическим состоянием ее сердца (это бывает), больно поражают даже в чтении.

10 декабря 1969 года, утром — звонок С. В. Житомирской, заведующей отделом рукописей Ленинки. Она настойчиво просит передать остатки архива — речь идет в основном о книгах — именно «сегодня». В лихорадочной спешке снимаются с антресолей чемоданы. И вот уже «в передней Мариэтта (М. О. Чудакова, в октябре 1969 года назначенная официальным исследователем и хранительницей архива Булгакова в ОР БЛ. — Л. Я. ) укладывает книги в чемодан». Книг очень много, они не помещаются в одном чемодане. Появляется А. П. Чудаков (муж М. О. Чудаковой). «И они вдвоем с Мариэттой с бешеным напором уложили все в два моих старых чемодана громадных и часов в 7 (под непрерывный звон телефона из Ленинской библиотеки) увезли все» (ОР БЛ, фонд 562.30.3. Публ. впервые).

Много лет спустя, уже в конце 80-х, в краткий период «перестройки», я получила доступ к «Делу фонда М. А. Булгакова» в отделе рукописей Библиотеки имени Ленина. «Дело фонда» — это пакет официальных, в том числе денежных, документов о приобретении архивных материалов, их поступлении, движении, передаче, утрате и прочая. Там не могло не быть документов о приеме такой ценности, как два огромных чемодана, полных книг — книг с пометами — из библиотеки покойного классика!