Александр Гусев - Эльбрус в огне

Набежало очередное облако, теперь уже сверху. Я начал спускаться, используя приклад карабина как ледоруб при спуске по крутым склонам. "Вот если бы из приклада при необходимости можно было выдвигать штырек! Какая была бы удобная комбинация оружия со специальным горным снаряжением", - невольно подумалось мне.

До командного пункта добрался быстро: ведь я старался не отстать от облака. Встретил меня боец с ручным пулеметом. А облако, как по заказу, унеслось со склона, когда я присел отдохнуть под скалой.

Не успел выпить кружку воды, в воздухе прошипела мина и грохнул взрыв. Немцы стреляли с перевала. Значит, действительно им подбросили подкрепление. Положение усложнялось. Надо было маскировать и укреплять наш командный пункт, тем более что рядом скопились раненые.

На КП мне вручили донесение лейтенанта Голубева и сообщение командира кавалерийского полка майора Ракипова. Голубев писал, что беспрепятственно вышел на перевал и занял оборону, приспособив для этого оставленные врагом каменные блиндажи. Как я и предполагал, перевал оказался ложным и вел в ущелье Гвандры. Голубев, по сути дела, выполнил свою задачу. Я отозвал его вместе с группой в расположение КП, а на перевале предложил оставить лишь нескольких бойцов.

Полк находился уже в ущелье и расположился вблизи сванских хижин, у ведущей к нам тропы. Командир полка сообщил через связного, что в ущелье реки Клухор пока затишье и что основные действия развиваются у нас, на хребте Клыч. В связи с этим он выслал для усиления отряда еще один спешенный эскадрон. Связной знал, что эскадрон уже поднимается к горы и будет ночевать у шалаша под нами. От группы, направленной в лощину, где проходила тропа на перевал Клыч, никаких сведений до сих пор не поступало.

В это время на склоне ниже нас начали рваться мины. Били два батальонных миномета. Очевидно, фашисты пристрелялись к шалашу, не иначе как решали, что именно там находится наш командный пункт.

Я подготовил донесение в штаб дивизии, перечислил в нем потери, подробно описал обстановку, изложил наш план наступления на перевал.

Близились сумерки. Собравшиеся у КП легкораненые готовились начать спуск. Тяжелораненых - кого на импровизированных носилках, а кого на себе - решили спускать после наступления темноты, чтобы, не опасаясь обстрела сверху, действовать не спеша, осторожно. Наибольшие потери, естественно, понесла центральная группа, но имелись раненые и в составе фланговых групп. Под вечер сверху пришел лейтенант Сали. У него была прострелена кисть правой руки. Рана оказалась рваная, поэтому Сали тоже пришлось отправить вниз...

Командир кавалерийского полка не сообщил мне о задании, которое получил направленный на помощь нам эскадрон. Не ясен был и характер взаимоотношений комэска с командирами нашего отряда. Мне предстояло встретиться с ним у шалаша и продумать общий план действий. Поскольку каждый человек был на счету, пришлось идти без сопровождающего.

Смеркалось. На перевале гремели одиночные выстрелы. Небо было безоблачным, быстро холодало, и трава покрывалась росой. Ноги вскоре промокли по колено. Я двигался не спеша, причем не по прямой, а все время уклоняясь влево, с тем чтобы разглядеть лощину, где шла тропа на перевал и где находился наш заслон. Неожиданно из-за склона передо мной возник человек. Я не сомневался, что это наш боец, связной, направляющийся от шалаша на КП отряда. Но боец, видимо, не был уверен, что встретил своего, ведь я спускался сверху, а там находились не только наши. Смущала, видимо, его и моя форма: лыжные брюки, штурмовая куртка, немецкие альпинистские ботинки. Трофейный рюкзак необычной формы тоже, вероятно, заставил его призадуматься, прежде чем решить, кто стоит перед ним. Необычная форма уже вторично подводила меня, но я не снимал ее: в горах она была очень удобна. Не хотелось отказываться и от ледоруба, который мог стать необходимым на трудных участках пути, да и рюкзак был несравненно удобнее вещевого мешка. Но в тот момент положение мое оказалось скверным. Боец стоял боком ко мне, направив в мою сторону ствол автомата. Надо было начать разговор.

- Откуда и куда направляетесь? - спросил я, не придумав ничего иного.

- Наверх, - ответил боец.

- К Гусеву, что ли?

- Фамилии не знаю, - неохотно откликнулся боец.

- Если к Гусеву, то давай письма мне - я и есть Гусев.

Ответа на мое предложение не последовало. Показывать документы в наступившей темноте было бессмысленно, да боец и не подпустил бы меня к себе. Разговор явно не клеился. Что делать? Я-то знал, что встретил нашего русского человека, а он не верил ни одному моему слову и в любой момент мог нажать на спусковой крючок. Крепко выругавшись с досады, я решил идти вниз. Медленно, осторожно мы обходили друг друга. Когда я удалился шагов на десять, боец клацнул затвором автомата. Я быстро сбежал в лощинку. Теперь боец не видел меня. Чтобы как-то успокоить его, я начал петь. Неизвестно почему, на ум пришла ария Тореадора.

Потом выяснилось, что нерусское слово тореадор, несколько раз повторяющееся в этой ария, окончательно убедило бойца, что перед ним гитлеровец.

В полной темноте добрался до шалаша. Здесь, внизу, накрапывал дождь. При подходе никто не окликнул и не остановил меня. Эскадрон отдыхал, не выставив боевого охранения. В шалаше познакомился с комиссаром эскадрона П. К. Коханным, который временно возглавлял эскадрон.

Меня досыта накормили дымящейся бараниной, угостили водкой. На плечи мне кто-то из кавалеристов накинул сухую шинель. С полчаса отогревался, подсунув ноги под кошму, которой была прикрыта кучка тлеющих углей. Вокруг кошмы таким же образом обогревалось еще несколько человек (так пастухи на горных пастбищах поступают в холодную погоду).

Я ознакомил собравшихся командиров с обстановкой на перевале, рассказал о событиях последних дней. Самостоятельных решений мы пока не принимали, поскольку наутро меня вызывал для доклада командир кавалерийского полка майор Ракипов. Письменное распоряжение на сей счет как раз и нес мне боец, с которым я встретился во время спуска.

Лагерь затих. Приятно было засыпать в натопленном шалаше, под убаюкивающее шуршание слабого дождика.

Проснулся от негромкого разговора. Уже рассвело. Боец, голос которого показался мне знакомым, тут же в шалаше взволнованно рассказывал что-то командирам. Он, видимо, недавно вернулся, насквозь промокший. Четко расслышал я только конец его фразы:

- Тут он прыгнул в канаву и быстро пошел прочь. И что-то запел не по-русски...

Я сразу догадался, о ком рассказывал недавно пришедший боец. Сбросив чужую шинель, послужившую мне одеялом, я приподнялся. Боец взглянул в мою сторону, присмотрелся, и лицо его расплылось в улыбке.