Феликс Кандель - Врата исхода нашего (девять страниц истории)

Давление. Наглое, непрерывное давление. Когда не знаешь, что будет с тобой через минуту. Когда выходишь на улицу, в булочную, за газетой, надев предварительно теплое белье, прихватив с собой зубную щетку, гребешок, прочие предметы, которые понадобятся в тюрьме. И так десять дней. Демонстрация силы и власти. Чтобы поколебать, сбить, запугать…

А он пока что учил иврит, ходил на семинар, решал шахматные задачки, писал письма. Приходили к нему родители, пугались, натыкаясь на агентов у двери, а он их успокаивал. Он их убеждал, что это нестрашно. Ерунда. Простой спектакль. И они верили. Они хотели верить. Они не могли не верить, потому что он — их сын. Поздний ребенок.

Щаранскйе — они все оптимисты.

Это у них наследственное…

Десять дней непрерывного давления. Десять дней ожиданий: возьмут или не возьмут. Давление было огромно. Каково же оно стало потом? В камере. Без друзей и близких. Под нависшей угрозой сурового приговора…

Как им хотелось тогда сломать его!

Как им теперь этого хочется!..

14 марта, вечером, он включил радио, слушал музыку. Мягкое кресло. Чай с конфетами. Тишина и покой.

— Я успокоился, — сказал. — Прошло десять дней. Вряд ли теперь возьмут…

Назавтра его взяли.

Будто прослушивали они квартиру, будто ждали только момента, когда расслабится, чтобы схватить врасплох…

В тот день, 15 марта, узнали об освобождении из тюрьмы доктора Штерна.

Обрадовались. Выпили по такому поводу. Побежали на улицу, к телефону, обзвонить кого только можно.

Двое втиснулись за ними в лифт.

Внизу они оттерли его от попутчиков.

Резко толкнули в спину.

Выбросили на улицу, в ловкие руки.

Запихнули в машину.

Увезли…

Освободили Штерна — посадили Щаранского. Как мы боялись этого! Как нам это знакомо!

По сравнению с тринадцатым годом такой накопили опыт, — врагам не пожелаешь…

Председателю Президиума Верховного Совета СССР от Милъгром И. П.

Я обращаюсь к вам с просьбой проявить гуманность и разрешить моему сыну, Щаранскому Анатолию, выехать в Израиль, воссоединиться с женой, а нам, престарелым родителям, потерявшим за это время покой и здоровье, вы дадите возможность спокойно дожить те немногие годы, которые нам отведены…

И вот уже предъявлено обвинение.

Официально.

По уголовному кодексу Российской Федерации,

Статья 64-а: измена Родине.

Наказание: от десяти лет тюрьму до расстрела.

Что же такое у нас — измена Родине?

Если вы хотите покинуть эту страну, вы уже изменник.

Если вы несогласны хоть с чем-нибудь, вы диссидент.

Если вы настаиваете на своем, вы сумасшедший…

И вот уже был суд. Закрытый суд.

И вот уже Щаранскому — Анатолию, Толе, Толику — сидеть в тюрьме до 1990 года…

Его прадед захотел умереть в Палестине.

Захотел — и уехал.

Он захотел жить в Израиле.

Захотел — и сел в тюрьму.

Такова, видно, доля наша: одних провожаем на взлет, других провожаем на срок…

И сравнивать нам теперь уже не надо с тринадцатым патриархальным годом,

Есть у нас для этого страшный и жестокий — пятьдесят третий.

Там были «евреи-отравители».

Тут — «еврей-шпион»…

С пятьдесят третьего по семьдесят шестой как-то обходились без этого.

С семьдесят седьмого, видно, не обойтись…

За полгода до ареста он решил сделать обрезание.

За неделю до ареста он попросил называть себя не Толя, а Натан.

Так замыкается круг.

Так мы возвращаемся назад, к себе, к своим, к прадедам и к праотцам.

Возвращаемся, граждане, возвращаемся!

Но какой дорогой ценой…

Мы верим в тебя, Щаранский Анатолий!

Мы будем ждать тебя, Щаранский Натан!

В будущем году мы встретим тебя в Иерусалиме.

Евреи — мы все оптимисты.

Это у нас наследственное…

Вот вам анекдот…

Что придуман про евреев. Что рассказывается до сих пор. И всегда — с неизменным успехом…

На манеж цирка выходит холеный, сытый, вальяжный шпрехшталмейстер во фраке и под нервную дробь барабана, под тревожные мелькания прожекторов громко и зловеще объявляет: «Смертельный номер! Человек-еврей!»

Вот такой это короткий анекдот, за которым так и видится зримое продолжение: выходит на арену маленький, пугливый, затравленный человечек и делает круг по манежу, испуганно приседая, прикрывая лицо руками, всякую секунду ожидая удара или плевка.

Смертельный номер: человек-еврей…

«В помещении первой нотариальной конторы хулиганы хватали его за руки, толкали, провоцировали на драку. Все это сопровождалось выкриками: «Жид, жидовская морда, еврейское отродье… Под поезд сбросим, когда будешь уезжать, морду набьем, ребра переломаем…» На просьбу работника милиции предъявить документы один из них ответил: «Сержант, занимайтесь своим делом. У нас тоже работа…»

«Ведите себя прилично», — говорю я. Ответ не заставил себя долго ждать: «Жидовская харя! Да я тебя… Тухнешь пять лет в отказе, еще десять будешь сидеть…» При выходе из троллейбуса кто-то схватил меня за руку, я кричу: «Караул, помогите!» Хватают, толкают, я падаю, за руки меня волокут по асфальту к машине…»

«Они профессионально заломили нам руки и поволокли сквозь ряды потрясенных иностранных туристов через всю гостиницу. Мы криками пытались объяснить, кто мы такие. Тогда нам стали зажимать рты, а мне кто-то сзади сдавил горло с такой силой, что я на мгновение потерял сознание… Майор милиции сказал: «Было бы при Сталине — мы бы их быстро передавили…»

«Один из них побежал вперед и что-то сказал милиционеру у входа. И когда мы подошли к посольству, милиционер сразу перегородил дорогу американцу, и одновременно на меня набросилось много людей в штатском. И на Бегуна тоже…

Американец из посольства начал протестовать, но ему сказали, что мы опасные преступники. Он кричал, что мы гости посольства, у нас есть дело к нему: они не хотели ничего слушать. Они мне скрутили руки, схватили за ноги, бросили на заднее сиденье машины, и там, матерно ругаясь, — «Ну, сука, мы тебе сейчас покажем…» — схватили еще за голову, и мы помчались с включенной сиреной, по средней полосе, через всю Москву…

Американец потом говорил, что ничего ужаснее в своей жизни он не видел…»

«— Завтра об этом узнает весь мир, — сказал я.

— Плевать, — был ответ…»

И снова нас бьют! Опять и опять…

Как прежде, как всегда, как оно и положено по неписаным правилам.

Эка невидаль! А когда их не били? А кто их не бил?

Веками над Россией, над нашими головами — кулак волосатый, сапог квадратный, сивушно-луковый перегар…

— Давайте, ребята! Чего стесняться?

А ребята и не стесняются. Ребятам только мигни…

Честное слово, это даже достойно уважения! Их упоительное беззаконие. Их блистательная безнаказанность. Их сладостная разнузданность. Захотел — и ударил. Приспичило — и пнул. Пожелал — и жидом обозвал. Как их за это не уважать?!