Вилем Балинт - Жизнь в родной земле

Спекуляция в СССР, не взирая на драконические наказания, расширена в самых грандиозных размерах. Спекулируют там, обыкновенно, отпетые люди, которым исключена возможность как-то пристроиться в советском шарабане.

И я спекулировал.

— Ну, а как же это вы практически делали, например, с рыбой?

— Процесс спекуляции был весьма комбинованный и сложный. Пока продашь рыбу, тебя подстерегают тысячи несчастий. По сравнению с другими спекулянтами, благодаря своим знакомствам, я был в несравненно лучшем положении. Рыбу я покупал по блату у очуровцев. Это охрана государственных рыбных водных пространств по Дону и Азовскому побережью. Большинство из них, вблизи Азова, я знал еще по столовке. Очуровцы ловили рыбу, вернее, крали в тех водах, которые охраняли от воров. Платил я за десять штук чабака или сулы 15 рублей. В Ростове я продавал эту рыбу от 15 до 40 рублей за 10 штук, в зависимости от спроса. Больше, как пять-десять в одну поездку нельзя было брать. Почему нельзя было больше брать? Потому что по пути из Азова в Ростов могли рыбу отобрать в семи пунктах, при регулярных облавах: прежде всего это могло случиться на вокзале в Азове, в поезде в пути, при выходе из поезда в Ростове, при выходе из вокзала там же, при посадке в трамвай, во время езды трамвая и самая большая опасность человека ожидала на самом базаре, — там каждую минуту вас вместе с рыбой может арестовать тайный. В общем, там облавы на спекулянтов на каждом шагу. Бывало члены ГПУ остановят пароход или поезд и начинают просматривать вещи пассажиров. Можно было наблюдать забавные картины: Облава на пароходе бывало находила массу мешков и корзинок с рыбой и другим товаром и не находила ни одного собственника этого имущества. Каждый предпочитал от своего товара совершенно отказаться, нежели признаваться к нему и доказывать, что ты не спекулянт.

— Ну, а что потом делали с отобранной рыбой контрольные органы? — задаю я вопрос.

— По закону должны были отобранную рыбу передать в государственный рыбный трест для продажи населению. В действительности в рыбный трест попадала лишь незначительная часть. Обыкновенно большую часть отобранной рыбы контрольные органы, конечно, тайно делили между собою. Часть съедали сами, а часть продавали по блату знакомым и надежным спекулянтам, вроде меня.

— Не понимаю, как бы вы могли предать члена ГПУ? Каким образом вы его, революционного охранника, могли предать. Кому?

— Покупатель рыбы мог донести на члена ГПУ у которого купил, другому знакомому члену ГПУ. Последний, после какой либо личной ссоры с первым чекистом, этим доносом пользовался, принимал соответствующие шаги и продавца по блату — чекиста закатывали за грабеж государственного имущества в Соловки, часто и расстреливали.

— Простите, но я себе не могу представить все это! Это действительно получается так, что скорпионы пожирают друг друга. Чем вы объясняете такое нетоварищеское отношение между собою этих «товарищей» из ГПУ? Что их, коммунистов, толкает на взаимное предательство? — спрашиваю.

— На предательство их толкают самые прозаические, «мелко-буржуазные» инстинкты и причины. Прежде всего руководит подобным предателем стремление отомстить, порой своему лучшему другу, за какую-нибудь личную, мелкую обиду, потом, не малую роль в этом явлении играет всеобщее подхалимство, главной же причиной этому явлению бывает желание предателя занять более высокое служебное положение уличенного и расстрелянного коммуниста и тем улучшить свое материальное состояние. В общем, как говорится, из-за куска хлеба, в СССР даже коммунисты пожирают один другого.

— А что делали люди на пароходе, рыбу которых члены ГПУ «социализировали»?

— Ничего. Молчали. А после ухода с парохода вооруженных людей громко ругали крепкой русской бранью… троцкистов, а потихоньку всех чертей-коммунистов.

На первой остановке, обыкновенно, бедные продавцы сходили с парохода и возвращались домой пешком за новым товаром.

На проезд обратно пароходом обычно не имели денег. Такие картины повторялись почти изо дня в день.

В начале этой «работы» я быстро применился к местности. Потеряв один раз рыбу на пароходе, с рыбой в Ростов больше я не ездил. Ездил потом только поездом. Подплачивал кондукторов, а те мне всегда рыбу хорошо прятали. В общем, старое — «не подмажешь, не поедешь», остается там в силе.

— Ну, а что вы зарабатывали, когда благополучно миновав все «рогатки» добирались на базар в Ростов и рыбу продавали? — задаю вопрос.

— Прибыль от этой продажи была, обыкновенно, ничтожна и лишь изредка, когда совсем не было на базаре рыбы, была более-менее сносная. Брал я с собой в Ростов 5 рыб. Больше не брал, так как боялся, что по дороге отберут.

Действительная себестоимость этих 5 рыб была следующая:

Очуровцам

7-50 рублей

за дорогу поездом Азов-Ростов

1-90 «

трамвай за себя

0-20 «

за рыбу

0-60 «

Налог, установленный финорганом

3-50 «

Расходы на подплачивание

1-00 «

За дорогу поездом из Ростова до Азова

1-90 «

трамвай

0-80 «

Всего

17-40 рублей

Максимальная цена, за которую можно было продать 5 рыб, никогда не превышала 20 рублей, нормально продажная цена была ниже. Одним словом, при весьма удачной продаже, выручал чистой прибыли за 5 рыб 2 рубля 60 копеек. А так как, обыкновенно, рыбу возили продавать втроем: я, жена и старший сынишка, каждый по пять рыб, то общая чистая выручка от нашей продажи никогда не превышала 7–8 рублей.

Продав удачно рыбу, мы, голодные, как собаки, летели пулей в очередь к госмагазину покупать хлеб. Одному человеку в лавке выдавали только два килограмма хлеба. Так как нас было трое, то покупали вместе шесть килограммов черного хлеба по 1 р. 50 коп., и с этим возвращались домой. Не могу не отметить, как пример, повседневной советской безалабердщины следующее: в госпекарнях почему то выпекали булки весом в два с половиною килограмма, а смели продавать одному человеку 2. Так что каждый покупатель получал урезанный хлеб; в Ростове, иронизируя, говорили, что Советы даже хлеб продают «куцый».

Советского гражданина не только с рыбой, но и с купленным честно хлебом может постичь несчастье. Из Ростова было строго воспрещено одному человеку вывозить хлеба больше двух килограммов. Однажды об этом я забыл. Оставшись с сынишкой в Ростове, жену с тремя хлебами послал домой. Дома ждали полуголодные малыши. На ростовском вокзале, в ожидании поезда, жена поставила корзинку с хлебами на лавочку, а сама возле прохаживалась. В это время появляется член вокзального ГПУ. Проходя мимо корзинки и оборачиваясь, вдруг спрашивает: «Чей это хлеб?»

Жена с испугу, вспомнив в этот момент, что везет хлеба больше, нежели полагается и боясь наказания, отвечает — «Не знаю».