Борис Мезенцев - Опознать отказались

Горожане, видя паническое поведение немцев, терялись в догадках. А. Я. Коротков, став бургомистром, через несколько дней согласился сотрудничать с подпольщиками. Постоянную связь с ним мы поддерживали через Надю Арепьеву.

Конечно, первая встреча с А. Я. Коротковым была рискованным и несоответствующим требованиям конспирации шагом, но другого выхода мы тогда не видели.

А. Я. Коротков оказался смелым и мужественным человеком. Он информировал подпольщиков о планируемых оккупантами облавах, угоне молодежи в Германию, сборе продуктов, мобилизации населения на работы. С его помощью были получены документы на проживание в пустующих домах: домовые книги оформлялись на вымышленных лиц, а поселялись в домах находившиеся на нелегальном положении подпольщики, скрывающиеся от преследования властей горожане. Александр Яковлевич выдавал нам пропуска на хождение по городу после комендантского часа, направлял на работы бывших военнопленных, снабжал продуктовыми карточками. Он всячески использовал свое положение для облегчения оккупационного режима, помощи населению, но делал это осмотрительно, умно.

После изгнания фашистов Александр Яковлевич Короткое работал в школе преподавателем математики. Последние годы жизни был на пенсии. Его сын А. А. Коротков закончил Донецкий политехнический институт, кандидат технических наук.

Многие константиновцы и сейчас помнят Александра Яковлевича — человека большого мужества и доброго сердца.

Наша подпольная организация накапливала опыт, искала различные формы и методы борьбы. Нас неоднократно постигали неудачи, были просчеты, которые едва не кончались провалом. Но юные подпольщики закалялись, деятельность их становилась активней и разносторонней.

Николай заметно возмужал, окреп физически, в глазах появилось что-то новое, взрослое. Исчезли резкие смены настроений. Трудности и неудачи не угнетали его, а, наоборот, разжигали страсть борца, пробуждали жажду деятельности.

Он неустанно мечтал о крупных диверсионных актах. Слушая из Москвы передачи по радио о действиях партизан в Белоруссии, на Брянщине и в других лесных местах, он с завистью говорил:

— У них леса, связь с Москвой. Им, наверное, оружие и взрывчатку шлют. А тут голая степь да кряж лысый. От города до города палку докинуть можно, вот и партизань на виду у фашистов. Особенно не разгонишься.

Когда мы установили связь с другими подпольными группами, имели взрывчатку и оружие, Николай утверждал, что скоро придет день, когда о нашей группе заговорят как о самой боевой… Коле не удалось дожить до этого времени, а как бы он радовался ему!..

Весной 1943 года я вынужден был уйти на нелегальное положение. На меня донес «русский» немец-фольксдойч, у которого я отобрал пистолет, и полиция разыскивала меня. Жить приходилось или у ребят, или на конспиративных квартирах, которыми мы предусмотрительно обзавелись. Однажды остался ночевать у Николая. Лежа на одной кровати, мы долго не спали и шепотом беседовали о самых разных вещах.

В этой же комнате спали, тихо посапывая, его братья. Кто-то из них во сне чмокал губами и жалобно стонал.

— А ты не боишься, что тебя поймают, будут мучить, а потом расстреляют? — вдруг спросил Николай.

Вопрос для меня был неожиданным, но я ответил почти сразу:

— Я почему-то уверен, что не поймают. Меня, наверное, скоро направят в другой город — в Дзержинск или Часов Яр, там тоже дело найдется. А вот о смерти я не думал.

— Это правильно, — подхватил он. — По правде сказать, я о смерти раньше тоже не задумывался, но когда погибли Борис и Петя иногда подумываю о ней. Я даже как-то представил себя убитым, но от этого не стало страшно. Наверное, люди не способны до конца осознавать, что они смертны.

Николай сел, обхватил руками согнутые колени и горячо продолжал:

— Я тебе вот что еще скажу: если, очутившись в опасности, человек думает только о спасении своей шкуры — у него больше шансов погибнуть, чем у того, кто в трудную минуту думает о порученном деле. Страх за свою жизнь сковывает волю, парализует сознание, и такой человек впадает в отчаяние. Забывает обо всем, кроме себя. Делает глупости и… гибнет. Я над этим не раз думал.

Николай лег и надолго умолк. Меня томило его молчание, я не выдержал и спросил:

— Ты о чем думаешь?

Он как-то несмело, словно извиняясь, тихо спросил:

— Скажи откровенно, ты с девушками… целовался?.. — И, не ожидая ответа, грустно продолжал: — Мне не приходилось. В «ремесле» одна нравилась. Самая красивая: глаза большие и… голубые-голубые, а на щеках… ямочки. Волосы пышные, русые… Стихи читала на вечерах и в хоре пела… Девчонки ее не любили, всякое сплетничали о ней, а многие хлопцы по ней сохли… Сама она приезжая, жила у тетки… Перед войной встретил я ее на Николаевском мосту, поздоровался. Хотел было мимо пройти, но она остановила. Разговорились и до самого ее дома дошли… Потом еще два раза провожал. Понимаешь, встречи эти закружили мне голову, сон потерял и ходил, как чумной. А тут война началась. Вот уже два года прошло, а последнюю встречу я, наверное, никогда не забуду…

Он снова вздохнул и умолк. Видимо, первое чувство любви вновь переполняло его существо воспоминаниями, а говорить на эту тему друг не хотел.

— Давай спать, — прошептал он-Скоро утро..

Проснувшись, я не увидел Николая. Его братья еще спали. Тихо встав, я заглянул в соседнюю комнату: Николай занимался гимнастикой. Форточка и дверь в коридор были открыты, и я, только вставший с теплой постели, ощутил ползущий по полу холодок.

Николай, глубоко дыша, повернулся ко мне.

— Давай вместе, — махнул он мне рукой, и мы сделали зарядку.

Умываясь над поставленным на скамью тазом, он громко фыркал, брызгался и повторял:

— Люблю воду, как утка.

Настроение у него было превосходное, он шутил, озорничал: мою рубашку сунул в карман пиджака, в ботинке я обнаружил пустой пузырек. Подойдя к постели братьев, он связал рукава их рубашек, спрятал брюки и громко сказал:

— Ой вы, детки-малолетки, на столе вас ждут котлетки, кто скорее добежит, тот скорее будет сыт!

Ребята быстро вскочили с кровати и повисли на плечах старшего брата, который закружился волчком, а потом вдруг резко сел на пол, и все трое кубарем покатились, смеясь.

Мальчишки быстро умылись. Притворно поныли по поводу связанных рубашек, но брюки отыскали сразу и, шмыгая носами, сели за стол.

Завтракали быстро и дружно. Ни о каких мясных котлетах тогда и речи не могло быть, основным и едва ли не единственным продуктом был картофель, а если кто имел свеклу, бобы или кукурузу, это считалось большой роскошью и богатством.

И на этот раз все, как обычно: сваренный в мундирах картофель, крупная соль, в блюдце подсолнечное масло и по небольшому куску хлеба-суррогата.