Дмитрий Альперов - НА АРЕНЕ СТАРОГО ЦИРКА

Как только закончили работать Бим-Бом, цирк стал готовиться к гастроли Анатолия Дурова. На одной из репетиций выяснилось с большей определенностью наше положение. Вот запись отца от 13 ноября: «На репетиции мальчики поразили всех акробатов своим трюком — поворачиваться. Старик Фиоки и Гавана поразились комбинацией и красотой трюка. Под этим впечатлением Радунский предложил на пробу отработать в воскресенье днем».

Нас с Костей огорчило предложение отработать днем. Наш номер был не хуже номеров других акробатов, получавших в цирке большое жалованье. К общей радости нашей семьи работа наша прошла очень удачно. Нас смотрела вся труппа, явилась даже вторая жена Саламонского. Отец пишет: «Дебют мальчиков прошел очень хорошо. Бим — Радунский выразил удовольствие по поводу дебюта». Но одни похвальные отзывы нас с Костей не устраивали. Работая у Труцци в Риге или у Альберта Сура, мы занимали определенное самостоятельное положение. Труцци никому не давал гулять и всегда говорил, что ему нужны маленькие артисты столько же, сколько и большие. Здесь же в Москве все было по-иному. Программа составлялась только из номеров артистов, уже имевших имя.

Наш дебют с отцом состоялся 21 ноября. По совету Бома — Станевского, мы выбрали антре «Стаканы». Разговора в этом антре почти нет. Я проделываю ряд за рядом несколько сальто, каждый раз вынимая из кармана стаканы с пивом. Последний раз я вытаскиваю из кармана большую кружку с пивом, а после нее маленький аэроплан. Антре почти без слов прошло у нас хорошо. Но я опять не был доволен. Пробовал говорить с отцом, он отвечал одно: «Теперь не время. Кроме того, тебе скоро призываться. Нужно все терпеть».

Как-то поставили меня одного с репризой к наезднице, я взял и прочел в репризе «ются». Публика мне много аплодировала. Я опять начал уговаривать отца, просил его выступать с разговорными репризами, но он стоял на своем: не надо с этим спешить.

Через несколько дней меня увидел в репризе Бом. После номера он сказал мне, что говорить не нужно, а лучше делать репризы гимнастические. Это меня навело на мысль, что наша администрация не любила, когда клоуны говорят.

27 ноября 1914 года отец записывает: «Из-за «ются», которые Митя читал ежедневно, местный пристав создал целый инцидент, чуть не дошедший до протокола, от которого удержал мой довод». Отец заметил приставу, «что у начальства протокол вместо нашего порицания вызовет вопрос, почему он не запретил стихотворения сразу, а только через восемь-десять дней?» При помощи администратора Сазонова удалось пристава уломать, и инцидент оказался исчерпанным.

Начались у нас в цирке гастроли Анатолия Дурова, а в цирке Никитиных на Садовой-Триумфальной — гастроли его брата Владимира Дурова. Это был очень любопытный в цирковой жизни момент. Мы все напряженно ждали, что будет. Более неудачных гастролей мне не приходилось видеть. У отца следующая запись: «В первый раз пережил ужасное чувство при колоссальном фиаско, которое мне когда-либо приходилось видеть. Это сегодняшний дебют А. Дурова, который при вступлении на арену не мог вспомнить вступительное стихотворение, и, сколько раз ни старался, не выходило. Так и бросил. В публике — подавленная, мертвая тишина, которая и продолжалась во все время его номера…»

Случилось же следующее. Как только Анатолий Леонидович начал работать в нашем цирке, Никитин тотчас пригласил к себе Владимира Леонидовича. В городе одновременно появились рекламы двух цирков с именами двух братьев. Дебютировали они в один день. Дебют брата приводил Анатолия в нервное состояние. Он просил меня ему помочь. Я оделся в униформу и пошел на манеж. Свое выступление Анатолий Леонидович должен был начать со стихотворения, которое он на репетиции твердо знал. Стихотворение было недлинное и нетрудное. Начиналось оно словами:

Я снова здесь, как в оны годы…

И кончалось:

Чтоб хоть на миг забыть кошмар войны,

К веселью всех я призываю…

Немного развлекаться все должны…

Итак, я начинаю .

Анатолий Дуров обладал, как я уже говорил, феноменальной памятью и острым даром слова. Вышел он под гром аплодисментов и начал: «Я снова здесь, как в оны годы…» Сказал первую строчку и молчит. Я стоял сзади и сейчас же начал суфлировать ему вторую строку. Он молчит. Я подаю ему первую строку. Он молчит. Я опять повторяю первую строку. Тогда он начинает опять: «Я снова здесь, как в оны годы…», умолкает и говорит, обращаясь к публике: «Господа, я волнуюсь… сегодня брат мой выступает в цирке Никитина… Я снова здесь, как в оны годы…» Молчит опять, затем, не слушая того, что я ему суфлирую, обращается к униформе: «Дайте моих собачек!..»

Он вывел собачек и закончил номер при жидких аплодисментах.

Когда я пришел к нему в уборную, он сидел на стуле, запрокинув голову назад, и ни с кем не разговаривал. Жутко было смотреть на него. Я ушел, ничего не понимая. Для меня и сейчас его провал — полная загадка. Неужели же ненависть к брату, выступавшему на другой арене в том же городе, была так велика, что овладела им всецело и мешала ему вести свою, привычную ему, работу?

Немного попозже я опять зашел к нему в уборную. Он, очевидно, и сам был поражен, тем, что с ним случилось. Прочел мне стихотворение несколько раз подряд, затем начинал его с любой строки, наконец, прочел снизу вверх так же безошибочно.

Через двадцать дней состоялся его бенефис. Отец записывает: «Сбор — слезы. В манеже кто-то с мест бросил бенефицианту завернутую в газету метлу. Впечатление отвратительное.»

Так закончил свои гастроли Анатолий Дуров в цирке, где его так недавно забрасывали цветами и ценными подарками. Одна маленькая неудача — и все было забыто. Любимец, которого уносили с арены на руках, превратился в неудачника, которого надо гнать с манежа метлой.

1 декабря 1914 года у отца запись: «Антре прошло очень хорошо, но с протоколом. Какие-то два франта, назвавшись один присяжным поверенным, а другой почетным мировым судьей, потребовали составления протокола на администрацию за то, что она допустила наше антре в присутствии пятисот солдат, на которых похороны со свечкой и посыпание песком подействуют кощунственным и нарушающим благочиние образом, тем более в переживаемый момент войны. Все смеются нелепости такого протокола. Управляющий Вольбург даже ручается, что хода протоколу не будет, но все-таки в отзыве своем отметил, что за все выходы клоуны отвечают самостоятельно. Значит, дружба — дружбой, а табачок — врозь. Словом, нужно быть наготове. Везет в Москве на протоколы. За месяц в Москве — уже второй». А запись от 7 декабря гласит: «По словам Вольбурга, делопроизводитель градоначальства сообщил ему, что на протоколе за антре «Колодец» градоначальник наложил резолюцию: «выслать». Инициаторы (протокола) были лично у градоначальника с объяснениями. По делу может помочь только одно лицо, к которому он (Вольбург) завтра поедет и все устроит. Поразительно глупое положение. Никаких объяснений. «Выслать» и баста».