Дмитрий Альперов - НА АРЕНЕ СТАРОГО ЦИРКА

Муром — город красивый. Много зелени. Прекрасный сквер с рестораном. В построенной на берегу Оки четырехярусной беседке мы просиживали с отцом до восхода солнца, любуясь на огни пароходов, темные ночью плоты с единственной светлой точкой от разложенного костра.

Работа иа ярмарке покрыла Суру все материальные недохватки в Павлове и Нижнем Новгороде. Десять представлений прошло с аншлагом.

В Муроме Сур решил продать одну из своих школьных лошадей, которая плохо поддавалась дрессировке. Лошадь была седая в яблоках. Выучил он ее только испанскому шагу, да еще умела она под марш выбрасывать передние ноги. Сказал Сур барышникам, чтобы они ему подыскали покупателя. Барышники сообщили, что настоятелю монастыря нужна лошадь. Байдони стал сговариваться с настоятелем. Попробовали лошадь: идет в паре с другой серой лошадью хорошо. Настоятель решил, что можно будет на ней встречать архиерея и возить иконы, и стал закидывать удочку, не пожертвует ли Сур лошадь для монастыря. Байдони нашелся сейчас же и сказал: «Напрасно будешь говорить, батя, ведь хозяин — немчура». Настоятель покряхтел и заплатил требуемую сумму. Угостил Байдони коньяком и к сумме продажной расписки приписал стоимость двух бутылок коньяку и себе рублей двадцать пять. Байдони согласился подписать расписку только с условием, чтобы и на его долю было приписано десять рублей. Расписку переписали, и десять рублей Байдони, конечно, тут же пропил.

Через несколько дней приехал архиерей. Приехал он поездом, ему подали коляску, запряженную двумя серыми лошадьми: он должен был проехать через всю ярмарку в собор. На вокзале его встречало духовенство и много народу из горожан. Мы на вокзале не были, а пошли вместе с Суром и Байдони посмотреть, как он выедет на большую дорогу, шедшую мимо ярмарки. Видим — едут, лошадь идет хорошо. Как только коляска поровнялась с ярмарочной территорией, в балагане оркестр заиграл марш. Наш «Монплезир» давай выкидывать передние ноги в такт музыке, сбивая этим с шага и вторую лошадь. Кучер дергает возжи, а он то испанским шагам идет, то в такт музыке. Это было так смешно, что мы катались от смеху. Один Сур волновался, хотел поправить дело, подбежал с палкой к лошади и стал приказывать ей. Она же, заслышав его голос, старательнее стала делать па под музыку. Пришлось остановить экипаж, архиерей пересел в другую коляску. Духовенство было в смущении, а мы долго вспоминали «Монплезира», его испанский шаг и растерянные лица архиерея и сопровождавшего его духовенства. Все «благолепие» выезда пропало.

В Муроме все постройки были деревянные. И потому, как только где-либо начинался пожар, люди бросали все и бежали тушить. В городе была только одна пожарная часть. В день нашего бенефиса ударил набат. Вся публика моментально-бросилась вон из цирка. Не осталось ни одного человека. Мы не доканчивали спектакля. На другой день шла пантомима «Тарас Бульба». Я играл Андрея. Меня только что убили, я упал, лежу и вдруг слышу опять набат. В минуту цирк опустел. Слышу голос отца: «Вставай. Не для кого играть». Я вскочил, бросился в уборную, наскоро снял грим и помчался с другими артистами на пожар. Прибежали мы, смотрим — пожарных нет. Оказывается, загорелось сразу в двух концах города. Жители бегают, тушат сами. Искры сыплются на соседний дом, и он вот-вот загорится. Тогда мы, циркачи, бросились на крышу дома, нам подали туда простыни, одеяла и из рук в руки начали передавать ведра с водой. Мы сидели на крыше и поливали одеяла из простыни. Таким образом, пока тушили пожар, нам удалось отстоять соседний дом, и пожар был ликвидирован. К концу пожара приехал исправник и благодарил нас. Когда же, наконец, приехала пожарная команда, толпа встретила ее смехом и тюканьем.

На другой день Сур собрал нас на манеже и категорически запретил нам, молодежи, бегать на пожары.

Ярмарка кончилась. Сборы сразу упали. Площадь очистилась от картонных домиков, возы с последней кладью уехали, и только, как большой, доживающий последние дни гриб, посреди площади стоял цирк.

На пароходе мы перебрались в Касимов; город красивее Мурома, но к нему трудно добраться зимой: стоял он в пятидесяти верстах от железной дороги. В городе много татар. Особенность города: обилие очень красивых лошадей. Цирк находился между городом и ярмаркой. Часто можно было видеть: едет татарин, упряжь у него небогатая, а лошадь — загляденье. Мы почти каждое утро ходили смотреть торг. На ярмарке продавалось много лошадей и всякого другого скота. Огромное поле — его взглядом не окинешь, и все лошади. Часто слышалось: — держи!., лови!.. Это означало, что лошадь сорвалась и убежала. Мы в первое время думали, что вора ловят, но в этом отношении касимовская ярмарка составляла счастливое исключение. Воры сюда на гастроли не приезжали, так как знали местный обычай: если поймают вора, то тут же с ним расправлялись самосудом. На ярмарке не было ни «тринадцатой веры», ни «трех листков».

Вечером перед цирком выстраивались телеги, брички, фаэтоны, линейки. Татары приезжали на представление целыми семьями.

В Касимове у нас начали выступать гастролеры — труппа дагомейцев. Они показывали быт и жизнь «диких» чернокожих племен. По улицам они ходили почти голые. На них были только юбочки из соломы. У женщин много.бус. По-моему, вид их привлекал толпу, и сборы были хорошие. Они исполняли воинственный танец, ходили босиком по битому стеклу и пили горячее олово.

В это время шел спор между Яном Польди и англичанином Честер-Диком. Англичанин объявлял в цирковом журнале, что он предлагает пятьсот рублей тому, кто сделает такое сальто-мортале с велосипедом в воздухе, какое делает он.

Ян Польди решил во что бы то ни стало сделать это сальто.

Он заказал себе особый аппарат. Была поставлена наклонная доска, разбегом в восемь аршин. На конце доски сделаны были перила. На верхней части наклонной доски скобы, которые за колесо держат велосипед с седоком. Когда снизу дергают за веревку, то скобы отпускают велосипед, и он катится по наклонной доске. Ударяясь внизу о перила, ездок вместе с велосипедом переворачивается в воздухе и приходит с четырехаршинной высоты на пружинный помост колесами. Для выполненья этого трюка надо было иметь точный расчет аппарата. Над этим как раз и трудился Ян Польди, и это ему плохо удавалось. Мы над ним подсмеивались и еще больше раззадоривали его. Он тратил на аппарат свои последние сбережения, переделывая его несколько раз. Наконец, у него нехватило денег и он пришел просить отца дать ему денег для уплаты за переделку. Отец дал. Аппарат принесли, поставили, и Польди начал репетировать. Я держал ему лонжу. Сначала у него дело не клеилось, потом постепенно наладилось. Сур настаивал, чтобы он и вечером делал трюк на лонже, так как это было безопаснее. Польди согласился. Вечером он выступал. Вот запись по этому поводу отца: «Сегодня сальто с велосипедом прошло с полным фиаско. Не доехав до пункта, пустил руки с руля и, не крутя, полетел вниз, ударившись лбом о стойку. Не будь лонжи — прощай, Ян Польди! Голову он себе разбил здорово».