Валерия Новодворская - Прощание славянки

Проблемы накапливались, громоздились друг на друга, делались тупиковыми и неразрешимыми, но даже упоминать о них считалось в лучшем случае бестактностью (для своих, членов Политбюро и ЦК КПСС, которые за это вылетали из обоймы и высылались послами в Канаду, как покойный Александр Николаевич Яковлев), в худшем — вражеской вылазкой. Так был брошен в психиатрический застенок идейный коммунист Яхимович, председатель колхоза в Латвии, за попытку заставить центр разогнать (у них на месте, в латвийской глубинке) мздоимцев и профанов и за заявления, что он лично за дело Ленина готов отдать жизнь. И чуть не отдал! А экономист и писатель Лев Тимофеев получил шесть лет лагерей и три года ссылки за мирную книгу «Последняя надежда выжить». И речь там шла не о построении капитализма, а о НЭПе, о губчековском социализме с человеческим лицом. Речь шла об издыхающем сельском хозяйстве, и автор хотел только одного: чтобы у любимой страны сохранилась какая-то еда. Волноваться, тревожиться, испытывать гражданскую скорбь было запрещено.

А поскольку легальные заработки были невозможны из-за уравниловки, то все ушло в тень: одни тайком «бомбили» (ученые, кстати) на личных «жигулях», другие (интеллигенция опять-таки) тайком ишачили в стройотрядах или мыли лестницы. Не умевшие заработать тащили что ни попадя, потому что только бартер, натуральный обмен и мелкие хищения могли обеспечить выживание homo soveticus. Власть была если не гуманна, то хотя бы безразлична. Если не включалось неожиданное: чехи, возжаждавшие свободы; диссиденты; Альбер Камю, вдруг решивший разоблачать СССР; Афганистан, не сдавшийся за десять лет; Рональд Рейган, предъявивший негласный ультиматум Империи зла. А так — реле щелкало, программа работала. Работа шла вхолостую, на пустых станках шили виртуальное платье Голого короля. Советский Союз упивался своим якобы элегантным и богатым одеянием, будучи при этом совершенно голым. Но про то, что он голый, не принято было говорить. Говорили об этом только диссиденты, которых можно было условно приравнять к невинному ребенку из сказки Андерсена. А партийные мошенники, положившие в карман приличные пайки и хорошие деньги, расхваливали несуществующее могущество рассыпающейся страны.

К сожалению, в этом портняжном цеху работали подмастерьями многие неглупые и, казалось бы, честные люди. Многие интеллигенты служили советниками и референтами при ЦК КПСС. Вот и Бовин, например. Умница, весельчак, западник. Их ответственность очень велика. Когда Добро работает на Зло за паек, за отгулы в соцстранах (а иногда и в кап!) и за право посещения «Березок» (были такие магазины вроде торгсинов 20–30-х годов, где иностранцы за валюту могли купить все дефицитное, а в дефиците было все, от книг до туалетной бумаги), становится очень страшно. Душа идет за бесценок.

Брежнев был по-своему добродушен, многого не требовал: чтоб орденов на нем было, как на елке, да чтобы переводили и изучали «Малую землю», написанную ему кем-то из интеллигентов-придурков («придурками» называли привилегированных заключенных в ГУЛАГе, которые делали «чистую работу»). И, конечно, хотел, чтоб уважали: «Лично дорогой товарищ Леонид Ильич». Добродушные пенсионеры доживали свой век в Кремле, а за ними ездили реанимобили.

Черненко здесь эталон. Назначили, можно сказать, на пороге палаты интенсивной терапии. И ничего, сошло. Потусторонняя жизнь продолжалась. Работать тоже не заставляли. А как заставишь, когда нельзя увольнять? Черта с два ведь уволишь: надо перевоспитывать. Поэтому работяги пили и играли в карты, интеллигенция читала книги и играла в шахматы, женщины сразу шли в очереди за продуктами. Производство не страдало: производимая продукция все равно никому не была нужна. Кроме тюменской нефти, конечно. С нее и жили, и снабжали продуктами (вожделенной колбасой) Москву, и Союз ездил за ней в командировки. Горстка будущих кооператоров, бизнесменов и даже олигархов бодро калымила, зарабатывая себе на кооператив, дачу, мебель и питание с рынка.

Великодушная власть, проедая энергоресурс, бросала косточки народу под стол: закупала для Москвы югославские плащи, австрийские туфли и финские кофточки. У народа было дел по горло: достать колбасу, лимонад, мясо, утку, сыр, шоколадные конфеты, мармелад, пастилу, туалетную бумагу, живую рыбу, пирожные в Столешниковом, книгу на черном рынке. Какое это было счастье: народ в начале очереди, уже точно знающий, что пастилы хватит, по 1 кг в одни руки! А мяса — по 2 кг! А сыра — по полкило! Семгу же, балык, икру не было смысла добывать вообще, они были в другом измерении, для избранных «пайковых» VIP-персон. Народ довольствовался селедкой и воблой. «Юбилейные» конфеты, кстати, тоже встречались только в «кремлевских» елочных подарках. Свободы же не было в ассортименте ни для кого. И никто не страдал от этого дефицита. По морю Согласия партии (лживой и формальной) и народа (такого же лживого, барабанящего положенные «дацзыбао», не понимая даже смысла) страна плыла в никуда.

Маленькая горсточка диссидентов ничего не могла сделать: интеллигентные совки охотно читали самиздат (и интересно, и престижно: похвастаться перед близкими друзьями можно, потому что чтение самиздата по шкале совковых ценностей котировалось наравне с семгой), но далее не шли и на предложение что-то сделать, самим где-то поучаствовать, отвечали испуганным кудахтаньем. За спасение России люди не просто не хотели идти в тюрьму: они не готовы были лишиться права выезда на отдых в Болгарию на Золотые Пески, возможности защитить диссертацию и стать завлабами. Право вступить в КПСС для интеллигенции квотировалось, и мест не хватало: обделенные даже жаловались в ЦК.

Подлое, растленное время. «Невыносимо, когда насильно, а добровольно — невыносимей». Диссиденты боролись, как мухи в паутине: пытаясь вырваться из липкой, мерзкой сети лжи и зла, они громко жужжали, и чем громче жужжала каждая отдельная «муха», тем скорее приходил паук. И холодно, бесстрастно убивал. Ничего личного, таковы правила. Срабатывала заложенная в компьютер программа. Она сработала на Бродском, на Даниэле и Синявском, на Чехословакии в 1968 году. Замораживание. Анабиоз. Даже Андропов ничего нового не выдумал. У него были все задатки сталинского палача, да и неэффективность системы была для него очевидна. Но его хваленый интеллект был так же слаб, как и у старцев Суслова и Пельше: дальше облав в кинотеатрах и магазинах дело не пошло. Диссидентское движение он добил, но диссиденты к тому времени кончились естественным путем. Расходуя по два диссидента в месяц (тюрьма, лагерь, ссылка), рано или поздно всех переведешь. А прироста не было. Провидение покарало Андропова за Венгрию и за палаческие инициативы, он правил с койки и быстро ушел. Наступала развязка.