Ольга Адамова-Слиозберг - Путь

"Хочу играть в лошадки". Он беспрекословно откладывал книгу, сажал ее на шею и скакал по комнате.

— Ты портишь ребенка, — говорила я.

— Ей так интересно скакать на лошади, а мне так приятно чувствовать ее толстые ножки на своей шее!

К сыну он очень внимательно приглядывался. В его головке, в его бесконечных "почему" он часто улавливал серьезные мысли, которые казались ему признаками одаренности мальчика.

Вспоминаю один случай. Шурик заболел и лежал в кроватке с температурой 38 градусов. Я сидела около него. На мраморном столике рядом с кроватью лежал градусник.

— Мама, — попросил Шурик, — расскажи мне, как устроен градусник.

Я обрадовалась: не на каждый его вопрос я умела ответить, а тут — чего проще. Я рассказала, что ртуть от нагревания расширяется и идет по трубочке наверх, а на шкале помечены градусы температуры.

В это время в комнату вошел отец.

— Ну, как дела? — спросил он, взял со столика термометр и сказал: — Опять 38, не спускается! Шурка вскинулся:

— А мама мне про градусник неправильно рассказала!

— Почему? — спросила я.

— Если бы было, как ты рассказала, на градуснике не было бы 38! Ведь он лежит на холодном столе, и ртуть давно бы сжалась!

Юдель объяснил, как устроен градусник, а потом наедине меня дразнил: "Тебя посадил в галошу пятилетний мальчишка! Вот что значит увлекаться романами и стихами. Не суметь объяснить, как устроен термометр! А Шурка — молодец!"

Я не знаю никого, кто так бы любил педагогическую работу, как Юдель. Он преподавал историю биологии. Рассматривая какой-либо период, будь то XVI или XVIII век, он старался, чтобы студенты вжились в эту эпоху, почувствовали ее быт, религию, искусство. В 1935 году было 250-летие со дня рождения Баха. Из Ленинграда приехала капелла с двумя концертами: "Страсти господни по Матфею" и "Месса". Юдель решил повести своих студентов на "Страсти". Он собрал их в аудиторию (и я там была) и рассказал о творчестве Баха, о содержании "Страстей". У него был хороший, хотя и небольшой голос и абсолютная музыкальность. Он даже напел некоторые темы из "Страстей". Назавтра мы все (человек 15) пошли в консерваторию.

Я думаю, никто из нас без подготовки не пережил бы этот великолепный концерт так горячо. Я до сих пор помню пережитое потрясение, я не могла сдержать слез во время исполнения. То же было с другими.

В ту же зиму он повел весь свой курс на выставку картин XVII века (студенты тогда изучали историю естествознания XVII века). Картины были в основном на библейские сюжеты, а кто в 30-х годах знал Библию? Юдель так интересно рассказывал о картинах, о художниках, что около нас образовалась большая толпа — все хотели слушать такого экскурсовода.

Юдель очень любил, когда к нам заходил кто-либо из его бывших учеников, иногда даже приехавших в Москву всего на пару дней. Он не знал, куда посадить гостя, как обласкать. Они разговаривали часами о жизни и работе друг друга. После его ухода Юдель хвастался, как маленький:

— Ты видишь, как меня помнят и любят! — Сам он очень любил и уважал своих учеников, интересовался их жизнью и творческой судьбой.

Кроме педагогической работы в университете у Юделя было еще одно пристрастие. В 1925 году он организовал научный кружок по истории медицины. В 1935 году кружок еще регулярно работал. В это время его члены были уже врачами и даже профессорами. Примерно раз в месяц все собирались и докладывали о своей работе, о достижениях зарубежной медицины. Я помню слова одного профессора-хирурга: "Времени у меня нет, все режу да режу. Вот ослабеет рука — напишу о нашем кружке. Ведь за 10 лет никто его не покинул! Это тоже культурное явление, и довольно редкое!"

В этом кружке был свой enfant terrible. К сожалению, ни имени, ни фамилии его я не помню. Это был маленького роста худой человек. У него было прозвище "сорокапятикилограммовый профессор". Назову его условно Валерий, хотя, кажется, его звали по-другому. Валерий был антидарвинист. Он считал, что строгой проверки с точки зрения философии и естествознания теория Дарвина не выдерживает. Все спорили с ним, ругали его идеалистом, буржуазным философом, говорили, что так он может дойти до религиозности. Единственным человеком, который не поучал Валерия, был Юдель. Я как-то спросила:

— Почему ты не объяснишь Валерию, что он не прав? Ведь ты так хорошо знаешь Дарвина!

— Он знает Дарвина лучше, чем я. Но еще он блестяще знает философию и естествознание. Как я могу его учить? Знаешь ли ты, как он умен, талантлив? Перед ним широкая дорога. Его имя войдет в историю русской науки рядом с именами Менделеева, Павлова, Тимирязева!

Юдель ошибся. Этот разговор был в 1935 году, а 10 марта 1936 года и Юдель, и Валерий, а скоро и я, и большинство членов их кружка были арестованы.

Я помню, следователь меня спросил, бывал ли Валерий у нас и какого мнения о нем был мой муж. Наивно полагая, что я говорю что-то полезное для Валерия, я ответила:

— Муж считал его необыкновенно знающим, талантливым человеком. Он говорил, что Валерий будет крупным ученым…

На что следователь цинично ответил:

— Все они умники. Нам таких и надо, дураки нам ни к чему.

Много позже я узнала, что Валерий умер на следствии, а Юдель получил приговор "10 лет без права переписки" — это означало смертную казнь. И до сих пор мне снятся сны, что Валерия бьют палками по его чудесной голове, а Юделя садист-палач расстреливает не в затылок, а в лоб, чтобы насладиться предсмертным ужасом на его лице…

Я прожила с Юделем всего восемь лет из моей долгой жизни. Всякое было в эти восемь лет. Он был абсолютно не приспособлен к решению житейских проблем. Такие трудноразрешимые (и в то, и в нынешнее время) задачи, как замена разбитого стекла, ремонт крыши, наем дачи и пр., всегда ложились на меня. Но эти мелочи не вспоминаются. Я помню только восемь лет жизни с ним, полные глубокого счастья.

Прошло более полувека, как Юделя нет в живых, а боль за него, сны о нем не покидают меня.

Это со мной навсегда.

Я написала книгу воспоминаний "Путь", стремясь передать тяжесть судьбы моих сокамерниц, почти всех совершенно невиновных, попавших в страшные когти КГБ. Хотела донести до людей, разоблачить ложь, возводимую на людей с заткнутыми ртами. Как мне удалось это сделать, судить читателю.

Перечитывая написанное, я вдруг поняла, что почти ничего не сказала об одной судьбе. Это судьба моей семьи, ее многолетняя борьба за меня, преодоление страха тоже попасть за решетку. А сколько было таких семей! Сколько матерей проводили дни в огромных очередях за справками и с передачами! В очередях к важным чиновникам, умоляя о пересмотре дел их детей! Сколько бабушек и дедушек, зная об ужасных условиях в детдомах для детей "врагов народа", мучились, не имея возможности помочь внукам! Сколько делились последним куском хлеба, посылая посылки в лагеря!