Борис Григорьев - Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода

Кстати, должность сюссельмана котируется на чиновничьей бирже Осло весьма и весьма высоко. После отъезда Л. Элдринга из Лонгиербюена в Осло был объявлен конкурс на замещение освободившейся вакансии, в котором участвовали 12 человек. К финишу добрался О. Блумдаль.

На первой четверговой встрече Л. Элдринг долго и внимательно присматривался ко мне, вероятно, пытаясь составить первое впечатление о вновь прибывшем на архипелаг старшем «кэгэбисте».

— Вы знаете, господин Григорьев, — сказал он, хитро улыбаясь, — я пока не могу рассматривать вас в качестве вице-консула, потому что никаких указаний по поводу вашего приезда на Свальбард я из Осло еще не получил.

— Странно, — ответил я. — Уведомление в МИД Норвегии должно было уже поступить недели две-три тому назад. Поручение на этот счет из Москвы советскому послу в Осло Анатолию Тищенко было дано в конце января.

— Может быть, может быть, но я до сих пор никакими сведениями о вас не располагаю.

— Что ж, подождем. Надеюсь, вы меня, как частное лицо, пока не арестуете?

— Ха-ха-ха! Нет, конечно, господин Григорьев, вы можете спокойно перемещаться по территории архипелага и… и выполнять… гм-м… свои функции. — Сюссельман дружески похлопал своей здоровенной ручищей по моему плечу.

Я не стал говорить Элдрингу о том, что накануне отлета из Москвы я имел разговор с советником нашего посольства в Осло Сережей Комиссаровым, который проинформировал меня, что МИД Норвегии 11 февраля, то есть за десять дней до моего прибытия на Шпицберген и за месяц до четверговой встречи, принял соответствующее уведомление и проинформировал об этом контору губернатора на Шпицбергене. Начинать знакомство с сюссельманом с того, чтобы уличать его во лжи и ставить тем самым в неудобное положение, было, на мой взгляд, не разумно.

Следующую четверговую встречу Л. Элдринг начал с информации о том, что он получил наконец информацию о моей аккредитации и считает вопрос исчерпанным.

В ходе непродолжительного — около восьми месяцев — общения наши отношения с сюссельманом не стали дружескими, но довольно теплыми. Думается, что Элдрингу нравилось, что я не появлялся в Лонгиербюене в состоянии опьянения, не подкрадывался к его чиновникам, не пытался споить их «столичной» и выманить у них «страшные» тайны. Он уважал мое служебное положение и правила игры, установленные задолго до нашей с ним встречи.

Осуществляя свое «дипломатическое наступление» на русские поселки, Л. Элдринг в какой-то момент переусердствовал и начал «перегибать палку», явно вмешиваясь во внутренние дела российской администрации. Как мне теперь представляется, он, по всей видимости, выполнял «указиловку» из Осло.

Он много встречался с жителями Баренцбурга, интересовался их жизнью, деталями быта и повсюду подчеркивал, что русская община не должна считать себя на архипелаге обделенной, он всегда готов прийти ей на помощь и в его лице они могут всегда рассчитывать на поддержку.

После одной такой «эриксгаты [78] Эриксгата — чисто скандинавское понятие, которое буквально переводится на русский язык как «улица Эрика». На практике это означает представление нового монарха народу во время его ознакомительной поездки по стране. Эта традиция сохранилась в Норвегии и Швеции. » к нам в консульство пришел директор рудника А. С. Соколов и встревоженным тоном доложил, что сюссельман хочет смонтировать на главной улице поселка почтовый ящик, в который всем его жителям предлагается опускать все свои замечания и предложения об устройстве своей жизни на архипелаге.

В следующую четверговую встречу Л. Элдринг подтвердил это свое намерение, подкрепив его аргументацией, что это — наиболее демократичный способ общения с населением.

У меня сразу возникла ассоциация с нашим сумасбродным царем Павлом I, который в первые годы своего царствования распорядился перед окнами своего царского дворца поставить ящик, чтобы жители Петербурга опускали в него письма к царю с изложением своего мнения по тому или иному вопросу государственного устройства России и порядков в столице.

Я рассказал Элдрингу об этом начинании русского царя и задал ему вопрос:

— И вы знаете, чем все это кончилось?

— Нет, — признался сюссельман. — Так чем же все это кончилось?

— А кончилось все это тем, что однажды из ящика извлекли записку, в которой было написано: «Царь — дурак». И Павел I тут же отдал указание убрать ящик.

Сюссельман замялся и постарался перевести разговор на другую тему.

Сознаюсь, что получилось несколько грубо, но умный Л. Элдринг отлично понял подтекст ситуации и больше никогда не вспоминал об этой идее.

Хозяином на советской территории Шпицбергена был учрежденный в незапамятные годы трест «Арктикуголь». Первый директор рудника в Баренцбурге исполнял в 30-е годы обязанности советского консула. Потом эту должность стали замещать профессиональные дипломаты — как правило, либо проштрафившиеся чем-то, неудобные для начальства, либо выработавшие свой потенциал и собиравшиеся уходить на пенсию.

Материально-техническое снабжение консульства осуществлялось через «Арктикуголь», и в известной степени дипломаты находились в постоянной зависимости от директора баренцбургского рудника. Правда, и рудник зависел от консульства, потому что все официальные контакты с конторой губернатора практически шли через консульство. За годы совместной работы между трестом и дипломатическим представительством установилось устойчивое равновесие или паритет, и обе стороны старались относиться друг к другу с подобающим уважением.

Шахтеры они и за полярным кругом шахтеры. Тяжелый и опасный труд под землей, долгие полярные ночи в отрыве от семьи накладывали свой отпечаток на поведение парней с Полтавщины, Сумщины, Днепропетровщины или Черниговщины. Ведь большинство смен в шахтах и основной костяк ИТР формировался из украинской части Донбасса, поэтому и в Баренцбурге и в Пирамиде везде можно было слышать украинскую речь, украинские песни, шутки и грубоватые прибаутки. Особая, не понятная для них жизнь проходила за высоким металлическим забором «замка Иф». По поселку ходили самые невероятные слухи об образе жизни и нравах дипломатов, пищу для которых давали своим не всегда безупречным поведением сами сотрудники консульства.

Поэтому вполне естественно, что для каждого вновь прибывшего на Шпицберген москвича сначала казалось, что он попал на Украину. Недаром советскую территорию на архипелаге кто-то в шутку, а кто и всерьез называл Шпицбергенщиной. Украинский образ жизни, мышления и поведения сказывался и проявлялся здесь на каждом шагу.