Борис Григорьев - Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода

Но Гордиевский так и не принял ни одного моего приглашения и ни разу не пригласил нас с женой к себе в дом. Это уже был симптом. Только симптом чего? Поразмыслив, мы пришли к выводу, что он предпочитает для себя более представительное и солидное общество, подобающее его возрасту, рангу 2-го секретаря и честолюбивым планам на будущее, и что навязывать свою дружбу нет смысла.

На том и порешили. Внешне наши отношения оставались ровными, дружелюбными, но искренность, открытость исчезла. Мы просто стали коллегами и хорошими знакомыми.

Гордиевский по сравнению с тем, что я о нем слышал в первую командировку в Дании и видел сам несколько лет назад, здорово изменился — как мы тогда в шутку говорили, «возмудел и похужал». Он уже не лез на рожон, чтобы до хрипоты отстаивать свои либерально-демократические взгляды, как он это делал раньше со сталинистом Серегиным; не высказывал открыто своих оценок о людях и не превозносил до небес датскую действительность. Я отнес это на счет его возраста и опыта.

Так мы проработали в одной резидентуре еще два года, и ничего существенного между нами до моего отъезда из страны в сентябре 1974 года так и не произошло. Но тишь и благодать существовала всего лишь на поверхности. Под маской лицемерия и лояльности, как выяснилось впоследствии, бушевали шекспировские страсти.

Любая иностранная колония в чужой стране — это вещь в себе, доступная для понимания и обозрения лишь местной полиции и своего консульства. С помощью полиции, которая регистрирует иностранцев и дает разрешения на пребывание и работу, можно получить более-менее достоверные официальные статистические сведения о количестве, например, албанцев, их распределении по административно-территориальному, половому и профессиональному признаку, но не больше. Самые интересные сведения, о которых можно судить лишь по косвенным признакам, остаются за семью печатями.

А узнать о них очень хочется.

Потому что нужно.

Нужно, потому что иностранцы, находящиеся на территории дружественной им страны, — это совсем другие люди, нежели на своей родине. Это — стадо непуганых слонов. К ним можно подходить очень близко, наблюдать, как они играют, щиплют травку и идут на водопой, но… надо только их найти. Недаром все контрразведывательные службы мира предупреждают своих граждан об опасностях, которыми полна жизнь эмигрантов. Значительное количество вербовок, если не большинство, происходит за границей.

Каждое стадо слонов имеет свое излюбленное место, куда оно регулярно выходит на водопой. Иностранцы тоже имеют такие места, где они собираются, чтобы обменяться новостями, порасспросить о своих земляках, поговорить на родном языке. Бедные турки и пакистанцы собираются на центральном вокзале, финские землячества имеет свои дома-клубы, англичане приходят в «пабы» и бары, а русские в советское время либо просто слонялись по городу, в основном по местам распродаж, либо ездили на рыбалку и за грибами.

Дания — это многочисленные острова, окруженные со всех сторон водой, поэтому возможности для рыбалки там практически неограниченные. Закидывай удочку с берега и лови окунька, камбалу или тресочку. Но русский всегда ищет «эксклюзив», ему не нравится то, что очевидно и доступно. Ему подавай такое-этакое!

Наши «рыбаки» по «дипломатическим каналам» нашли ходы к капитану одного полуразвалившегося катера, который за определенную мзду в виде одной бутылки «московской» или «столичной» с одного дипломатического носа согласился вывозить их в море на рыбалку. Улов рыбы сразу возрос в несколько раз, а значит, семейный бюджет мог выдерживать увеличенные нагрузки. Дело оказалось, таким образом, не дорогое (бутылка водки обходилась дипломату в семь-восемь крон, то есть чуть больше доллара) и полезное. Капитан-датчанин тоже не оставался в накладе, потому что за один день он собирал до нескольких десяток бутылок водки, что в пересчете на кроны давало заработок в размере, достигавшем уровня среднемесячной зарплаты (стоимость той же бутылки водки в магазине равнялась пятидесяти кронам).

По советской колонии активно работали американские и английские разведчики. Среди сотрудников СИС особо выделялся первый секретарь британского посольства Роберт Браунинг. Он как две капли воды был похож на известного киноактера Роджера Мура (мне до сих пор кажется, что это был именно Мур, которого СИС направило в Копенгаген под псевдонимом Браунинга) — такой же высокий, стройный, голубоглазый блондин. Он был обходителен, как дьявол, очарователен, как новенькая стодолларовая купюра, и остроумен, как двадцать клубов «Белый попугай», когда там выступал еще Ю. Никулин. Я уж не говорю о его великосветских манерах, неотразимой улыбке и безупречной одежде. В моих представлениях он был не британским разведчиком, а самим его символом.

Браунинг содержал в Копенгагене большую виллу — трудно было представить, чтобы ему для жилья подошла квартира, он сорил деньгами налево, направо и вокруг себя. Его вилла постоянно гудела от мужских и женских голосов, потому что каждый День он устраивал какое-нибудь «пати». Он везде поспевал, знал, что, где и когда происходит в городе, был в курсе всех событий и сплетен. Летом, когда все Дипломаты выезжает в отпуск на родину, Браунинг с большой компанией отправлялся в Грецию, где у него имелись собственный остров и яхта. Судя по всему, разведка была для него хобби, а потому он добивался на этом поприще неплохих результатов.

Я познакомился с ним на ланче в клубе младших дипломатов (мы его называли разведклубом). Язык Браунинга произносил слова беспредельного восхищения его хозяина знакомством с русским атташе, а глаза, глаза хитрой Лисы, забавляющейся с Колобком, откровенно говорили: «Ну что ж, милый кэгэбэшник, здравствуй! Какой ты неотесанный и желторотый! Так и хочется тебя съесть, то есть завербовать. Ну что ж, за мной дело не станет».

Он «подбирал ключики» и «подбивал клинья» почти под каждого из нас и не ленился делать это и в будни и по выходным дням. Рауты и приемы уже не устраивали Браунинга, и он избрал другой путь обхаживания этих странных русских. Он немного владел русским языком и однажды, переодевшись в «рыбацкое» — грубую брезентовую куртку и резиновые сапоги, — с бутылкой «столичной» в кармане явился на причал, от которого отходил катер с посольскими и торгпредскими рыбаками. Некоторые обратили внимание на незнакомого человека, но мало ли кто это мог быть: новенький или временно командированный, чей-то приятель из польского или чешского посольства. Главное, он, как и все, явился вовремя, поздоровался и предъявил «билет». Во время лова рыбы в нем трудно было узнать лондонского дэнди, потому что он быстро усвоил пролетарские замашки постоянных участников этих походов и ничем не выделялся из общей массы. Сказывалась, вероятно, школа Сиднея Рейли!