Генрих Метельман - Сквозь ад за Гитлера

Мы двигались параллельно побережью Черного моря. До Керчи оставалось еще около пятидесяти километров, жара сгущалась, вместе с ней пришла странная и непривычная влажная духота. На третий день после штурма Парпача с моря плотной пеленой надвинулся туман. Никогда в жизни мне не пришлось переживать ничего подобного. Еще буквально минуту назад было ясно, а тут мы оказались словно окутаны ватой — видимость снизилась до считаных метров. Мы уже были готовы думать, что это вовсе и не туман, а очередная хитроумная выдумка русских. Передвигаться в этой мгле было невозможно, все звуки увязали в ней, невозможно было разобрать команды, мы чувствовали себя потерянными, отрезанными от мира. Туман этот затянулся на полдня и сменился дождем. Постепенно молочно-белое месиво редело, а от земли начинал подниматься пар. Выхода не было — хоть видимость и установилась, на нас обрушилась новая напасть — в считаные часы земля превратилась в кашу, воронки и ямы заполнились водой — все вокруг превратилось в пейзаж из крохотных и коварных озер. Даже передвигаться пешим порядком было трудно — сапоги утопали в грязи. Вскоре забастовала и техника, колесная и гусеничная. Мой танк, надсадно закряхтев, умолк, увязнув гусеницами в грязи. Только лошади еще кое-как тащились, чавкая копытами в раскисшей земле, да наши тяжелые полугусеничные тягачи. Армия фельдмаршала Эриха фон Манштейна остановилась. Мы оказались на обширной равнине, слегка подымавшейся в восточном направлении, а где-то там, за горизонтом, затаился невидимый противник. Ну, — наконец-то, думали мы, они оказались в одной лодке с нами — тоже ни шагу вперед!

Непрекращавшийся дождь, монотонный стук капель, окутавшая все вокруг серая мгла — оставалось лишь погрузиться в блаженный сон. Мы даже не удосужились выставить боевое охранение — какой смысл? И вдруг в полусне я услышал в отдалении треск винтовочных выстрелов и тут же артиллерийские залпы. Кто- то завопил в отчаянии, я даже не понял, на каком языке. Тут наш заряжающий, откинув крышку люка, внес ясность.

— Проклятые русские! Они здесь! Давайте, выбирайтесь!

Уж и не помню, как мы умудрились нацепить на себя гимнастерки и схватить оружие. Оказавшись снаружи, я понял одно: спасайся кто может! И плюхнулся прямо в жидкую грязь. Беспорядочно отстреливаясь, я полз по черной жиже, пока не расстрелял все патроны. Так что в моем распоряжении оставался лишь штык. И тут я заметил ползущего буквально в паре метров от моего танка русского с автоматом в руках. Поскольку я слился с грязью, заметить меня он не мог. Осторожно выглянув из-за брони, я заметил и беспорядочную группу его боевых товарищей. Те кое-как тащились, утопая ногами в грязи, но все же приближались. Офицеры шли вместе с ними, отрывисто выкрикивая команды. А наши между тем исчезли из поля зрения. Отовсюду раздавались стоны раненых, немцев и русских. В общем, неразбериха, хаос. Чтобы избежать стычки с русским у моего танка, сначала я притворился мертвым. До ужаса трудно, оказывается, дышать, если лежишь, уткнувшись лицом в грязь.

Хотя я потерял ощущение времени, атака красноармейцев наверняка не продлилась более получаса. Да, они вбили нас, в буквальном смысле, в землю, но было видно, что и сами выдохлись. Не разгромив нас окончательно, русские утратили боевой запал, хотя просто отступить на прежние позиции уже не могли. И в этот момент откуда-то из тыла показалась немецкая пехота. Они шли с пригорка, поэтому имели возможность обозревать поле сражения. В силу того что немцев от русских было не отличить — все были вываляны в грязи, — немцы автоматный огонь не открывали, стреляя одиночными и выборочно. Приказав всем лечь, пехотный офицер через рупор объявил русским, чтобы те поднимались и выходили с поднятыми руками. В первую минуту реакции на это не последовало. Только когда дали очередь из пулемета поверх голов, русские зашевелились. Один из их офицеров, оказывается, лежавший неподалеку от меня, поднялся и нехотя поднял руки. Он был без оружия. Что-то прокричав своим, дождался, пока его товарищи стали выбираться из грязи. Мало-помалу собралась группа человек около ста. Стрельба прекратилась, я тоже поднялся и направился к танку, где обнаружил своих товарищей. На кого мы были похожи! Но, к счастью, мы хоть до жути перемазались в грязи, но никто не получил ни царапины. Из тыла подходили санитары. Лежавший поблизости раненый русский махал мне, моля о помощи, но меня самого впору было класть на носилки — сил физических не оставалось.

Пока наши пехотинцы попытались выстроить пленных в маршевую колонну, я заметил и наших офицеров, пожаловавших откуда-то явно с тыла. На всех были просторные дождевики, отчего они показались мне внезапно ожившими призраками времен наполеоновской войны 1812 года. Среди них были офицеры и довольно высокого ранга, и даже один генерал. Генерал подошел к нам, излучал дружелюбие и поблагодарил нас, заявив, что, дескать, наблюдал за ходом боя (хотя лично я так и пролежал весь бой, уткнувшись физиономией в грязь), и добавив, что, мол, все мы достойны Железного креста. Ну-ну, мелькнула у меня мысль, креста — это точно, только вот какого — железного на грудь или же деревянного сверху.

Тем временем колонна военнопленных потянулась в наш тыл как раз мимо нас. Солдаты поздоровее пытались поддержать легкораненых, а кое-кого из тяжелораненых даже несли. Изрядно они попортили нам крови, но в ту минуту я просто не мог их ненавидеть. Кое-кто из русских даже плакал, да и наши обычно высокомерные офицеры созерцали их с явным сочувствием.

И вдруг — выстрел! Никто даже толком не понял, откуда он. Один русский лейтенант, выйдя из колонны пленных, выхватил пистолет и в упор выстрелил в нашего генерала. Тот сразу же мешком повалился в грязь. В первую секунду все, опешив, замерли. Но тут же опомнились и перешли к действиям. Несколько сопровождавших колонну конвоиров сразу же бросились к лейтенанту и, по-видимому, решив, что он и пули не стоит, ударами винтовочных прикладов повалили его в грязь и на время бросили, поскольку внимание всех было сосредоточено на пострадавшем генерале. Я подошел ближе к русскому, желая получше разглядеть этого смельчака. Он был ненамного старше меня. Кровь заливала ему лицо, но он был в полном сознании и, как мне показалось, в упор уставился на меня. В его взгляде не было страха, он ни о чем не просил, ибо прекрасно понимал, что его ожидает. Затем он медленно повернул голову и посмотрел туда, где лежал генерал. Тут мне показалось, что я вижу выражение удовлетворенности на его лице. Как раз в этот момент подошел один из конвоиров и сообщил, что генерал мертв. Заметив, что его убийца, русский лейтенант, еще жив, он страшным ударом приклада привел приговор в исполнение. Русский лейтенант шмякнулся в черную жижу, даже не пытаясь защититься.