Иван Хомич - Мы вернулись

Санитары вернулись в тюрьму поздно вечером, вид у них был не просто усталый, а удрученный. Я спросил знакомого мне пожилого санитара:

- Что нового?

Он посмотрел на меня, ничего не ответил, махнул рукой.

И только после долгого молчания проговорил:

- ...Одним словом - изверги, гады...

По привычке он осмотрелся по сторонам - в палате было тихо, слышались только вздохи да храп - и зашептал:

- Вот говорим, что фашизм и национал-социализм одно и то же. А я считаю, что к такому зверству, как фашизм, слово "социализм" даже издалека приставлять невозможно.

- Сегодня нас пригнали на железнодорожную станцию и повели в тупик. Там стоял воинский эшелон, окна теплушек закрыты, оплетены колючей проволокой, на дверях пломбы. Кругом тихо, только снег под ногами скрипит. Солнце тусклое, сквозь облака едва-едва пробивается. А ветер морозный, лицо жжет и продувает насквозь. Одеты-то мы, сами знаете, в тряпье.

Поезд охраняли автоматчики-эсэсовцы. Нас остановили от эшелона метрах в ста, мы притопываем, прыгаем, греемся, в общем. Смотрим, к поезду подошло какое-то начальство, стало пломбы снимать и открывать вагоны. Вагоны открыли, а всё, как и было, - тихо. Мы даже удивились. Слышно только, что фрицы переговариваются да овчарки лают, они же без псов своих - никуда.

Потом нам показали противотанковый ров и приказали разгружать вагоны. Подвели. Заглянули мы - батюшки! На полу - люди, босые, раздетые, все замерзшие. Все друг к другу поприжались, кто совсем в обнимку. Так и умерли. А в большинстве все молодые и в бельишке казенного образца. Наверно, такие же бедолаги военнопленные, как мы, грешные.

Нам потом железнодорожники сказали, что эшелон этот в тупике двое суток стоял и к нему охрана никого не подпускала.

Стали мы замороженных в противотанковый ров выносить. А их много. А день короток. Гитлеровцы темноту, если на воле, не очень уважают. Эсэсовцы курят, а за нами следят - кто медленно носит, тому сейчас пинком, палкой, а то и прикладом влепят.

И вдруг из рва я услышал человеческий голос:

- Остановитесь, я живой!

У меня и ноги подкосились, и лопату я бросил. Хочу в ров лезть. Эсэсовец быстро подошел, мне - пистолетом по зубам и в ров несколько раз выстрелил.

Больше я ничего из рва не слышал, а только в разных местах еще несколько выстрелов было.

Не от жалости они, конечно, что - ах! - люди мучиться будут. А просто боялись. Земля-то мерзлая, зарываем мелко, как бы ночью не выцарапались, не ушли.

Потом подошел паровоз и увез пустые вагоны. Машинист гудок дал, унылый такой, протяжный. Вроде бы надгробный салют. Может, машинист и знал...

Санитар всхлипнул не стесняясь. Он был уже не молодой, до плена служил в пехоте ездовым. У него воевал где-то сын.

Долго мы молчали. В углу кто-то бредил, ворочался. Вдруг раздалось звонко, по-свободному:

- За мной! В атаку! .

Кричавший привскочил со сна и - свалился на пол. Он был без ног. Санитар подошел, водворил его на место. Стало тихо.

К обеду пошел по тюрьме слух, что опять отбирают здоровых для отправки на работу в Германию.

Скоро в нашем лазарете появился новый заключенный, раненый летчик старший лейтенант Саша Андреев.

Мы никогда раньше не видались, но - бывает так,- поговорив с Сашей всего лишь раз, я почувствовал к нему и симпатию и доверие. Даже позволил себе в первой же беседе нарушить конспирацию, которой мы все-таки при встрече с совершенно незнакомыми людьми старались поначалу придерживаться.

Хороший, здоровый, чистый человек. Всё в нем по-молодому бунтовало, все рвалось на волю. Пока не осмотрелся в тюрьме, планы побега он предлагал самые фантастические. Только к провалу и смерти они и могли привести.

В армии Саша летал на "ястребке", многократно участвовал в воздушных боях, сбивал фашистские самолеты, но однажды сам попал в беду. Его преследовали два или три "мессершмитта", он, как мог, отстреливался, петлял вверх и вниз, увертываясь от огня.

- Я был уже совсем близко от своих, когда заметил, что горючее на исходе, - рассказывал Саша. - Во что бы то ни стало надо было дотянуть до линии фронта. Передний край наш вроде был близко, еще миг - и на своей территории приземлюсь. Я даже не заметил, что по мне бьют немецкие зенитчики. Стрелять им, правда, приходилось осторожно, боялись своих задеть. Я еще ближе подтянулся к фронту. Наши зенитки открыли по фрицам огонь. Немцы все равно меня атакуют. А тут патроны кончились, выстрел не получился. Смотрю, и "ястребок" мой уже не слушается, тянет к. земле. Потом плохо помню что было, спустился я на парашюте, до наших позиций так и не дотянул.

Дело шло к вечеру. Я подумал: "Чуть стемнеет, уползу к своим". Только двинулся - немцы открыли по мне огонь и подбили. Потом начали сильно бить по нашим позициям, а меня раненого взяли в плен...

Только бы рану подзатянуло, товарищ полковник, - закончил Саша. - А я уж здесь не задержусь.

Но "задержаться" ему все-таки пришлось.

Новый, тысяча девятьсот сорок третий, год стал переломным годом в Великой Отечественной войне. Как ни старались немцы изолировать пленных от внешнего мира, все же и мы чувствовали, что быстро меркнет былая "слава" фашистских войск. Победы советских войск под Москвой, под Сталинградом и на других фронтах заставили немцев задуматься о многом. Когда наши войска стали успешно продвигаться к Харькову, гитлеровцы, не доверяя уже, очевидно, мощи своей обороны, принялись спешно эвакуировать днепропетровскую тюрьму.

Обычно, когда во фронтовом небе появляются самолеты, любой боец в первый момент начнет искать надежное укрытие, а уж потом определит, как говорится, что к чему.

Появление нашего советского самолета над днепропетровской тюрьмой было воспринято всеми заключенными, как радостное событие, как первая ласточка успешных действий наших войск на фронтах.

Никто из нас и не пытался прятаться, чувство самосохранения было просто подавлено чувством гордой радости. Как хотелось, чтоб летчик пустил хоть несколько [63 [ штук бомб! Может, стены тюрьмы треснут и приблизится наше освобождение...

Но самолет улетел, и спешная погрузка эшелонов продолжалась.

Подошла наша очередь. Громоздкие немецкие фуры подъехали к лазарету. Мы попытались в суматохе улизнуть. Когда немцы стали отбирать тифозных пленных, пробовали пристроиться к этой группе. Не удалось. А как хотелось в эту минуту любым тифом заболеть, лишь бы не попасть в Германию.

Когда закончилась сортировка, погрузка и тронулся наш транспорт, мы с Сашей устроились на одну повозку. Попробовали задержаться, чтоб двигаться в хвосте колонны, - ничего не вышло.

Тогда мы уселись в задней части повозки, надеясь незаметно для конвоя как-нибудь сползти в кювет.

Нервы были напряжены до крайности. Казалось, если поступим быстро, решительно, - должно удаться.