Эдуард Хруцкий - Тайны уставшего города

Придраться не к чему. Четверку эту отправили в отделение для проверки, а я Борьку вывел в другую комнату и говорю:

— Стольник, ты чего, стал золотишком промышлять?

— Век свободы не видать, начальник, я масть не менял.

— А скажи тогда, может, кто у тебя оставил что-нибудь?

— Это было. В среду серьезные люди банчик держали, так с ними двое залетных из Питера были. Они у меня чемоданчик оставили.

— А где он?

— Да в комнате за печкой-голландкой.

Надо сказать, что центральное отопление сюда провели в сорок седьмом, а печи в комнатах так и остались.

— Смотри, Стольник, мы с чемодана отпечатки снимем, если твои пальчики на нем есть, пыхтеть тебе на нарах целый пятерик.

— Я, начальник, тебе по совести все сказал.

Эксперт занялся чемоданом. Снял отпечатки.

— Теперь расскажи про залетных, Стольник. Колись, прежде чем я понятых позову и вскрою чемодан.

— Одного звали Мишей, второй — Коля Лиговский.

Мы пригласили понятых, вскрыли чемодан, а там и часы и кольца.

То, что Борька не трогал чемодан, я был уверен, но урки питерские должны были за ним прийти.

И сели мы в засаду. Два дня пили чай с бутербродами и толковали с Витькой за жизнь.

А вечером на третий день в дверь постучали условным стуком. Короче, повязали мы этих орлов. Их и Стольника повезли на Петровку. Борька перед отъездом мне ключи отдал:

— Борис Сергеевич, если меня окунут, отдай их моей сестре.

Я в последний раз обошел квартиру и направился к дверям. Случайно посмотрел на дверь в комнату и вижу, что наличник немного от стены отошел.

Не знаю, что на меня нашло. Я взял стул и отодрал его от стены.

На пол упал небольшой сверток. Я развернул пыльную материю, потом кусок старой выцветшей газеты и увидел браслет.

Я по ювелирке не специалист, но он был из золотых нитей, соединяющих десять больших зеленых камней.

Я пошел в комнату, включил свет. Протер платком камни, и они засветились, как ведьмины слезы. И понял я, что вещь эта большую цену имеет. Не знаю, что со мной случилось, а только я наличник обратно прибил, а мусор под дверями в совок собрал и в сортир выкинул.

Потом внимательно тряпку рассмотрел. Старая она была, разлезалась от ветхости, а кусок газеты был от первой страницы «Известий». Я даже год рассмотрел — 1923-й.

Нет, не знал Стольник об этом браслете, видимо, его спрятал папаша или кто-то из лихих ребят, что на этой малине крутились.

Я тогда себя на странном чувстве поймал. Ни один человек об этом браслете не знает. Продать его и зажить бы совсем другой жизнью. И тут я себя на поганой мысли поймал. А ведь я-то наличник прибил, мусор убрал, вроде как заметал следы.

И стыдно мне стало. В сорок пятом у главаря налетчиков Бражникова изъял банку поллитровую, полную бриллиантов, — и ничего. А здесь…

Завернул я браслет в газету и тряпку, закрыл квартиру и из автомата позвонил Парфентьеву. Он на работе был.

— Ну, что у тебя?

Докладываю: так, мол, и так.

— Боря, тебе за этих залетных спасибо, премию получишь, теперь же иди домой спать. А завтра цацку эту принесешь и рапортом оформишь.

Вот так и поехал к себе на Пресненский Вал, в коммуналку. Ехал и ощущал себя богатым человеком.

А утром в конторе написал рапорт, сдал браслет. Так меня потом таскали по инстанциям, все допытывались, что, кроме браслета этого, утаил.

Как— то ко мне начальник отдела Скорин зашел и говорит:

— Знаешь, чей браслет ты нашел? Мадам Рябушинской.

Подожди, я тебе фотографию найду. Наш эксперт снял, положил мне на правую руку и сфотографировал на память.

В 1912 году председатель правления Московского банка, Московского коммерческого суда и Биржевого общества Михаил Павлович Рябушинский отмечал юбилей свадьбы. Специально к этому дню в мастерской известного мастера по серебру ювелира Грачева были заказаны золотой портсигар, на крышке которого была выложена изумрудами монограмма, и браслет из десяти огромных уральских изумрудов.

Через пять лет Рябушинские не стали дожидаться, когда к власти придут веселые матросы и озлобленные окопные солдаты, и покинули пределы бывшей империи.

Семья Рябушинских была одной из самых богатых в России. Деньги свои и ценности они держали не только в Московском банке, но и в Лионском кредите, и в Лондоне.

В особняке на Спиридоновке остались пожилой швейцар и управляющий — караулить хозяйское добро.

После октябрьского переворота, когда власть перешла к Советам, в дом пришел председатель районного Совета. Обошел все комнаты и велел управляющему беречь зеркала и ценную мебель, ковры и гобелены, картины и бронзу, которые стали народным достоянием. Председатель оставил номер Арбатской милицейской части, куда управляющему нужно было телефонировать в случае налета.

А через три дня вечером раздался стук в дверь. В дом вошли трое в бескозырках, кожаных куртках, с маузерами. Они предъявили бумагу на бланке Московского Совета, в которой говорилось, что представители особой группы должны произвести обыск и изъятие буржуазных ценностей. Матросы оказались ребятами сноровистыми и ценности изымали умело.

В будуаре мадам Рябушинской нашли шкатулку, в которой лежали забытый второпях хозяйкой браслет с изумрудами и два кольца, больше ничего особо ценного не было, и матросы начали выгребать серебряную посуду и вазы работы Фаберже.

Когда буревестники революции принялись стаскивать со стен гобелены, управляющий почувствовал неладное и велел швейцару позвонить в милицию.

Арбатская часть располагалась поблизости, поэтому летучий отряд уголовно-розыскной милиции прибыл быстро.

Революционные матросы, поглощенные увязыванием узлов, поздно заметили опасность. Один был сразу же убит, второй арестован, а главарь прихватил саквояж с ценностями и скрылся.

На допросе задержанный показал, что он — Яков Дубинский по кличке «Яша Ребенок», убитый — Иван Чахотка, а главарь — некто Роман Радолевский по кличке «Бессарабец».

В семнадцатом году они были амнистированы Керенским. Достали документы контрразведки, офицерскую форму и в Петрограде промышляли самочинками (самочинными обысками) в квартирах спекулянтов и дельцов.

После переворота уехали в Москву, где и переоделись в матросов.

Так впервые браслет мадам Рябушинской попал в милицейский протокол.

А Ромка Бессарабец исчез из Москвы. Но в архивных документах ударной группы по борьбе с бандитизмом ВЧК и угрозыска кличка эта всплывала при ограблении банка в Екатеринославе, дерзких квартирных налетах в Ростове-на-Дону, Киеве, Одессе.

В ночь с 22 на 23 декабря 1923 года была ограблена касса правления Кожсиндиката в доме 4 на Покровском бульваре. По тем временам обычное ограбление, если бы не одна любопытная деталь: несгораемый шкаф фирмы «Брилль и сыновья», сработанный в Германии из стальной брони, невозможно было вскрыть ни подбором ключа, ни взломать. Однако его распотрошили при помощи самого прогрессивного воровского метода — автогенной горелкой, как было написано в протоколе: «…был расплавлен особым, по последнему слову техники аппаратом».